— А Васю?! Васю ты видел?! Среди них?! Своими глазами видел?! А вдруг он был еще жив?! — хватали меня за грудки и трясли, пока не удавалось высвободиться.

Нет, родных на площади не было. Но где же они? Новая тревога вытесняла старые переживания. Задыхаясь, я метался по площади, наконец вырвался из толчеи и стал озираться в поисках машины.

— Игорь! — вдруг прихватили меня за плечо. Я обернулся. Это был мой сосед и однокашник Виктор Черепанов. — Давай за мной. Твой дом горит.

Я дернулся, кажется. В глазах потемнело. Пошатнулся. Он не отпускал. Я глотнул воздуха и через мгновение взял себя в руки. И мы помчались к черному «пээру», знавшему еще моего отца в бытность его кедринским Воеводой. Движок работал на холостых оборотах. Едва мы запрыгнули в салон, водитель нажал на газ, и мотор рванул с места. Нас с Витей вжало в спинку заднего сиденья.

Гул огня, пожирающего бревна, доски и деревянные перекрытия, крики, слившиеся в разъяренный хор, — все это я услышал издалека. Скорее не слышал, а воспринимал всеми органами чувств разом.

Наш дом осадила распаленная толпа. Совсем иная, чем на городской площади. Толпа, пришедшая отомстить. Кто привел сюда этих мирян? Кто их организовал и подготовил? Многие в руках держали смоляные факелы и уже успели пустить их в дело. Где нашли столько факелов? Отвечать на эти вопросы было некому и некогда.

Само гнездо рода Пришвиных пока не пострадало. От стен и крыши валил пар — дом был хорошенько облит водой. Горели деревянный забор, сарай, беседка, оранжерея, кусты и деревья — словом, все, что окружало мое жилище.

Пылало, потрескивая и швыряя ввысь облака искр, мое детство. До сих пор я всегда мог мысленно в него вернуться — стоило мне приехать, пришагать, приползти сюда. В то место, где я появился на свет, где рос, открыл для себя большой мир. И вот теперь мое прошлое безжалостно приканчивали на моих глазах — чтоб и следа не осталось и не за что было зацепиться взглядом, не к чему принюхаться, не к чему прикоснуться.

Я оставил в бронеходе свой «дыродел» и автомат, однако у меня был меч, с которым я не расстаюсь, и маузер в кобуре. Но пока я глядел на ревущее пламя, Черепанов расстегнул на мне портупею, сорвал ее с меня и отскочил. Не отдаст. Ни за что.

Я остался без оружия и потому не мог убивать. Хотя я сумел бы расправиться с десятком-другим мирян и голыми руками. Слава богу, я утратил всякую способность к убийству. Иначе положил бы их всех до одного, всех, кто собрался испепелить мою жизнь.

— Они не успокоятся, пока не сожгут все, — сказал Виктор. Голос у него был мертвый, а смотреть ему в глаза я был не в силах. Он потерял на бетонке своего брата. — Пока не сожгут свой страх.

Я кинулся к дому. Никто не пытался меня остановить, потому что никто не замечал. Люди стеной стояли на пути, сомкнув вокруг нашего участка многослойное, плотно сбитое кольцо. Я ускорился и ужом скользил сквозь толпу, огибая одного поджигателя за другим. Я протискивался сквозь их сомкнутые ряды так быстро, что они не успевали заметить, кто их толкнул, пихнул, отжал. И я пробился. Перескочив через дымящиеся головешки забора, стрелой промчавшись сквозь пылающие кусты, я выскочил к парадной лестнице. Отец тут же окатил меня из ведра ледяной водой.

Он занимался стенами, а два младших брата — Ваня и Коля — забрались на крышу. Горожане швыряли туда смоляные факелы, пучки горящей соломы, бутылки с олифой и бензином. Вся кровля была засыпана осколками стекла. Разбавленные водой бензин и олифа стекали по мокрой черепице, капали с карниза, лились из водосточных труб, образуя лужи у стен.

Вскоре и я, подобно отцу, оказался с ног до головы пропитан этой ядовитой вонючей смесью. Глаза невыносимо щипало, их приходилось то и дело промывать. Того гляди, займется одежда, и тогда ничем не потушишь.

— Почему вы не прогнали их заговором? — первым делом спросил я отца.

— Они уже заговорены, — буркнул он в ответ, и мне стало ясно: мы бессильны.

Пламя тут и там вспыхивало на крыше, когда очередной факел или зажженный пук соломы попадал на не смытую водой горючку. Ваня направлял туда струю из шланга, Коля совковой лопатой сбрасывал вниз «зажигалки». Мы с отцом поливали стены водой, а мама и Вера подносили нам из дома ведра.

Толпа стремилась отомстить нам — отомстить так, чтобы запомнили на всю жизнь. Но она не желала нашей смерти, она ограничилась древним домом Пришвиных. Достаточно было лишить нас «гнезда»…

Мрачнолицые горожане поочередно приближались по дорожке к дому и деловито бросали нам «посылочки», словно участвуя в тягостном, но обязательном ритуале. Подвода привезла новую партию зажигательных средств — коробки с пиротехникой: шутихи, петарды и фейерверки. Сейчас сожжение дома превратится в праздничное действо. Отличные поминки сотням кедринских и-чу.

Мы бессильны и потому позволим дому сгореть. Дотла. Безмолвно обменявшись этой горькой мыслью, мы с отцом побросали ведра. Младшие братья с заминкой, но последовали нашему примеру. Шланг, выпущенный из твердой руки, шипел и вертелся на скате крыши, безуспешно пытаясь отмыть нас от скверны.

А вот мать и сестренка не желали сдаваться и сами плескали воду на стены. Так что их пришлось заговорить.

Надо было вынести из дому самое ценное. Мы не стали глядеть, как занимается крыша, и ринулись внутрь. Документы, семейный архив Пришвиных, карты, логические атрибуты, оружие и конечно же книги. Нашу библиотеку собирали многие поколения моих предков.

Мы взяли столько добра, сколько могли унести на горбу и в руках. Потом вышли на крыльцо и, не оглядываясь, двинулись на толпу. Люди стояли тихо, будто даже не дыша. Они раздались, пропуская нас в город.

Позже мы с отцом сходили на пепелище. Искупительное пламя давным-давно потухло. От дома сохранилась лишь русская печь с высокой трубой, сплавившиеся «голландки» и каменный фундамент со ступенями лестницы. Зрелище было немыслимое. Этого просто не могло случиться с нами, Пришвиными. Как рассеялся дым, заполнивший, казалось, весь мир, пропитавший каждый наш волосок и ворсинку одежды, так и эта тоскливая картина разрушения обязана была исчезнуть, открыв взору все те же стены, крышу, окна, двери, крыльцо и фундамент…

Ни-ког-да. Никогда больше мы сюда не вернемся. Надо начинать новую жизнь, совершенно новую, жизнь без Сельмы… и без нашего «гнезда». Смириться можно со всем на свете. Рано или поздно каждому приходится терять самое главное, самое любимое. А разве мы — не такие, как все?

Сельма приехала в Кедрин в холодильном фургоне, а в дом Никодима Ершова, который приютил нашу семью, Сельму отвезли на черном «пээре». Ее покрывало пропитанное кровью знамя Гильдии. И некогда белое солнце, и белый меч на черном фоне стали кровавыми.

Я не мог находиться в доме Воеводы и отправился в офицерское общежитие кедринской рати. Вернее, меня приволок туда Фрол Полупанов — сам я еле ноги передвигал. Я не мог оставаться с семьей, потому что боялся смотреть в глаза матери. Я не был и на оплакивании моей сестры. И не оттого, что семья увидела в ране мой меч, — Ефим Копелев еще в Каменске обнаружил и тайком его вынул. Просто во мне сломался стержень: жизнь была кончена. После смерти сестры, гибели колонны и сожжения «гнезда» Пришвиных меня уже ничего не волновало, не заботило, не тревожило.