Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все были безгранично рады, что Гиги стал ближе к семье. Он с блеском в глазах все говорил и говорил, пока Эрнест не взял инициативу в свои руки и не рассказал истории о Париже, где жил, когда Бамби был еще младенцем. Он вспоминал квартиру над лесопилкой, постоянное пронзительное жужжании пилы, резкий запах древесной пыли в воздухе и Бамби в коляске в Люксембургском саду в холодные осенние дни, греющего руки о голубей, которых Эрнест сбивал рогаткой. И живо описал, каково это сидеть в таких кафе, как «У Липпа» и «Клозери де Лила», и потягивать кофе с молоком, беседуя со своими замечательными друзьями.
— Ты был хорошим парижским ребенком, настоящее сокровище, — сказал Эрнест. — Все тебя безумно любили. Ты был такой красивый, пухленький и воспитанный.
— Расскажи Марти про Ф. Пусса, — настаивал Гиги, и Бамби был вынужден описать большого плюшевого перса, который охранял его колыбельку, когда он был младенцем, никого не подпуская к ней.
— Он отлично присматривал за Бамби, — рассказал Эрнест. — Лучше, чем наша femmedeménage[18].
— Не может быть! — удивилась я. — Вы же не оставляли ребенка с котом?
— Мы и не оставляли, но кот сворачивался калачиком у ног Джона и защищал его от сквозняков, когда тот кашлял. Этот кот мог напасть на кого угодно, не сомневайся. Он знал свое дело.
— Теперь я знаю всё.
— Он был моим лучшим другом, — сказал Бам. — Мы должны завести здесь кошку. Как думаете?' Или, может быть, привезти из Ки-Уэста. У тебя же всегда были кошки, папа, и так странно, что тут нет ни одной.
— Я зарекся заводить кошек снова. — Глаза Эрнеста блестели, голос звучал весело. — Они слишком много едят.
— Я тебе не верю, — засомневался Гиги. — Ты позволял им есть с твоих рук дома прямо за столом. — Он повернулся ко мне, его лицо оживилось в свете свечей. — Папа называет их «сгустком любви». Ты ведь любишь кошек? — спросил он меня, и я уловила мольбу в его голосе.
Я уже сказала, что не люблю рыбалку. Возможно, он думал, что это мой последний шанс влиться в банду и стать одной из них.
— Люблю. Очень.
— Тогда решено, — сказал он с явным облегчением, и все рассмеялись.
Когда мальчики были дома, работа Эрнеста шла гладко и споро. Рукопись составляла уже больше четырехсот страниц, и на его столе стояла внушительная белая башня из листов рядом с заточенными карандашами и исписанными блокнотами.
Я все еще не могла даже подумать о том, чтобы снова начать писать, и не знала, смогу ли вообще вернуться к работе. Вместо этого я каждый день углублялась в свои мысли, удивляясь тому, как добры были со мной мальчики. Они впустили меня в свою жизнь, делились книгами и приглашали бросать монетки в грязные банки, или участвовать в забавном фехтовании метлами и теннисными ракетками, или смотреть, как они забираются на авокадовое дерево, а потом прыгают с него на землю. Я удивлялась, насколько легко я вжилась в роль мачехи и подруги. Мне нравились наши долгие разговоры с Бамби, или Бамблом, как я его называла. Мы прогуливались по нашему участку и сидели на террасе под палящим солнцем, наслаждаясь жарой, как счастливые золотистые ящерки. Он составлял мне компанию, пока Эрнест был занят. Мне нравилось слушать, как Бам размышляет о своем будущем, о вступительных экзаменах и о том, что он хочет изучать. Иногда же он говорил, что вообще не пойдет в университет.
— Конечно пойдешь, ты очень умный. Иначе чем тебе еще заниматься?
— Рыбалкой. Это у меня очень хорошо получается.
— Зарабатывать на жизнь рыбалкой?
— Если бы была такая возможность, я бы уцепился за нее. Я все время об этом думаю и представляю всех этих коричневых, синих и радужных рыбок. Монтана, Вайоминг или Мичиган.
— Ты говоришь, как твой отец, — сказала я ему.
Он улыбался и выглядел довольным.
— Наверное, да.
— Очень мило с твоей стороны быть моим другом, — дразнила я его, — ведь я еще ни одной рыбы не поймала в своей жизни, а все эти мухи в коробке с наживкой кажутся мне одинаковыми. Непростительно.
— Ты еще можешь научиться. Любой может. И я не собираюсь просить тебя перечислить их названия или еще что-то в этом роде. Черт, нам даже не обязательно использовать мух, мы можем взять и кузнечиков.
— Ты хороший, — сказала я ему, и это было именно то, что я чувствовала. Это было правдой. Он излучал доброту и обладал нежной натурой. Какого же замечательно сына произвели на свет Эрнест и Хэдли! И я добавила: — Я ужасно рада, что мы познакомились поближе.
— Я тоже. Никогда не видел, чтобы женщина противостояла папе и при этом оставалась собой.
— Разве я могу противостоять ему? — Я чувствовала себя ничтожной с тех пор, как издали «Поле боя», и очень из-за этого переживала. Мне нужно было как-то начать снова двигаться вперед.
— Похоже, что да. В любом случае, я думаю, ему это в тебе и нравится. — Бамби посмотрел на меня, внезапно смутившись. — Надеюсь, что я не сказал ничего лишнего.
— Все в порядке, — ответила я, радуясь в душе его словам. — Ты можешь мне все рассказывать.
— Это еще одна вещь, которая мне в тебе нравится. Я как раз говорил папе, что никогда не встречал такую милую женщину, которая ругается, как сапожник.
Я не смогла сдержать смех, радостный и немного испуганный.
— Пожалуйста, не говори маме.
— Ничего страшного. — Он смутился, слегка покраснев. — Мама тоже время от времени ругается. И вообще, я думаю, ты ей понравишься.
Хэдли была ангелом юности Эрнеста, лучшей частью его парижских лет, и он очень сожалел об их разрыве. Она по-прежнему сияла для него так ярко, как могло сиять только прошлое. И хотя я не знала, смогу ли спокойно пожать ей руку, мне нравилось желание Бамби связать нас вместе, пусть даже словами.
— Как мило с твоей стороны, — ответила я. — Очень мило.
Глава 49
После того как мальчики уехали, я набралась храбрости и заперлась в кабинете, чтобы попробовать написать что-то новое. В одном из блокнотов я нашла несколько фраз о Финляндии, которые мне