– Зачем? – спросил я, пытаясь схватить одного за запястье, другого за плечо, – но двое взрослых мужчин легко, по-дружески отстранили меня.

– Как же вы без чая? Без колбасы?

– Чай и колбаса – это не главное,– тихо сказал Фрол.

– Я последнее не возьму.

– Ничего, у нас еще есть. Правда, Толстый? Отложено под кожей. А потом – дачка зайдет...

– Зачем мне твой чай, Фрол? А вдруг меня – на волю?..

– Дай Бог,– нейтральным тоном ответил урка. – Выйдешь – чифирнешь. Вспомнишь старого бродягу Фрола, ага?

Он помог мне свернуть простыню в тонкий, длинный жгут и туго обвязать им свернутый в трубу матрас. Так влачить собственность тюрьмы гораздо удобнее.

Загремел поворачиваемый в замке ключ.

– Фамилия?

– Рубанов...

– На выход!

4

Cтиснув зубы, я подхватил свои узлы и шагнул прочь от людей, с которыми просидел бок о бок два месяца.

– Направо!

Куда теперь? В соседнюю камеру? На волю? От волнения я сильно вспотел.

– Стоим! Лицом к стене! Снова гром ключей.

– Проходим!

Я повернулся и увидел перед собой «стакан»: бокс передержки. Метр ширины, метр длины; поперек, на уровне коленей, вмурована узкая доска. Хочешь – стой, хочешь – сиди. Над головой, в нише, пыльная лампочка, надежно защищенная железной сеткой. Не сеткой даже – крепенькой решеточкой.

Ненавижу решетки, подумал я.

Контролер закрыл дверь, замкнул засовы, напоследок внимательно посмотрел через дырку. Задвинул заслонку. Лампочка погасла. Я оказался в абсолютной темноте.

Через какое-то время глаза привыкли, и я различил на уровне пояса жидкую полоску света. Сбоку, в метре от пола, в дверной раме имелась щель. Нагнувшись – пришлось хитро упереть колени в одну стену, а зад в другую,– я заглянул, но ничего важного и полезного не увидел. Небольшой фрагмент противоположной стены тюремного коридора. Приблизив ноздри, я втянул воздух – вдруг поймается какой-нибудь редкий запах, из числа давно забытых? Нет, пахло обычно. Сырым цементом, пыльной тряпкой. Тюрьмой.

Оставалось сидеть и ждать.

Что теперь? – снова спросил я у самого себя. Куда поведут, или повезут?

За дверью послышались чьи-то уверенные шаги: не осторожный, невесомо шагающий вертухай, но кто-то уверенный, по-хозяйски топающий каблуками ботинок – приблизился, отодвинул заслонку, заглянул, потом сообразил, что в темноте ничего не увидит, и зажег лампу. Я поморщился. Тут же лампа погасла, и любопытствующий некто неспешно двинулся дальше.

Лишь бы не убили. Нет; не убьют, не должны. Не те времена, чтобы убили. Да и незачем. Я не храню страшных секретов, я не носитель компромата и не вылетевший из политической колоды битый туз. Я – всего лишь банкир, да и то – мнимый.

Пытать тоже не станут. Они держат меня три месяца – если бы захотели, давно бы вырвали все признания. Значит, они, признания, не так уж и нужны! Значит, меня просто переселят. В другую камеру. Или вообще в другую тюрьму. Может быть, опасный капитан Свинец не броcал слова на ветер, и меня этапируют в «Бутырку»?

Словно иллюстрируя мои тревожные размышления, опять послышались шаги, а также голоса спорящих – троих или даже четверых. Они приблизились, но смолкли, прежде чем я стал различать отдельные слова. Трое (или четверо) подошли к моей двери, и визуальный осмотр повторился. Каждый из троих – заглянул. Один, последний, даже хмыкнул – его развеселило, как я жмурю глаза от внезапной смены тьмы и света. Затем спорщики удалились.

Вчера, или позавчера, или неделю назад, или даже сегодня утром какая-то важная шестеренка административной машины Специального следственного изолятора номер один дробь один – провернулась. Начальник тюрьмы полковник Разрез – или его заместитель, или другой важный чин – поразмыслил, внимательно перечитал свои секретные служебные инструкции и отдал краткий приказ: переселить!

Погруженный в тишину и мрак, я легко представил себе, как сидящий в тайных глубинах Лефортовского замка особый человек перебирает личные дела и карточки своих постояльцев, рассуждая: кого, как, с кем, в каком порядке?

Там, у них, наверняка свой стиль кабинетной работы. Имперский. Чай в граненых стаканах. На столах картонные пепельницы – образчики арестантского рукоделия. Сигаретный дым улетает к высоким потолкам. Вдумчиво раскладывается пасьянс из арестантских карточек. В каждой такой карточке – фотографии, статьи обвинения, особые приметы. На моей, я знал, стоит увесистый литер: «статья сто сорок семь, часть третья». Мошенничество! В особо крупном размере! По предварительному сговору! Группой лиц! Десять лет лишения свободы! Для лефортовских клерков это такой же бренд, как для меня – «Валентино». Поэтому администраторы должны хорошо подумать, прежде чем решить, с кем меня посадить.

Этого маньяка – к террористу! Этого шпиона – к бандиту. Мошенника – к генералу. Сюда подселим вора, к этим злодеям – убийцу, а к этим – банкира...

Куда угодно, сказал я, паря в глубокой темноте крошечной, метр на метр, вселенной, присматриваясь и прислушиваясь. Куда угодно! К убийцам, к маньякам, к растлителям детей – я везде останусь верным своему пути. Работать над собой. Не употреблять яды. Двигаться вперед и выше. Держать спину – прямо. Никакого кофеина. Никакого никотина. Трезвое сознание. Глубокое дыхание. Кислород. Движение. Тело и разум, подконтрольные воле. Вот мой путь к свободе.

Куда бы я ни попал – я знаю, что буду делать. Я натренирую мозг до последнего предела. Я преодолею тюрьму. Я унижу ее. Я совершу над ней свой обман, великий и ужасный. Выбор, имеющийся в моем распоряжении, бесконечен, как сама свобода. Я выучу живые и мертвые языки. Стану адептом всех мировых религий. Освою гипноз. Проштудирую мировую философию. Я зашел сюда примитивным дураком, любителем денег, а выйду мудрецом, медиумом и аскетом.

Но не только разум усовершенствую я, но и тело! Упорно тренируясь, я сделаюсь крепким, как гранит. Я научусь бегать по стенам, прыгать вверх на четыре метра, бросать на десять шагов зажженную сигарету точно в глаз врагу, ускорять и замедлять работу сердца. Я сделаюсь нечувствительным к боли, к голоду, к холоду и жаре. Решетки и стены превратятся в снаряды и тренажеры.

Я приближусь к совершенству на расстояние удара.

Никаких ядов. Никакого безделья, сна и уныния.

Хладнокровно и бодро работая, не жалея себя, не впадая в отчаяние и лень, я смогу победить тюрьму. Разорву в клочья саму идею неволи. Оставлю в дураках тех, кто захотел упрятать меня в каземат. Я сделаю это обязательно. Ибо мне открылась дорога к истине – прямая, как стрела, и живая, как пуповина.

Шаги послышались в третий раз. Снова вспыхнул свет. Снова я сощурился и вздрогнул от неожиданности. Опять меня, через дыру, изучил чей-то внимательный бесцветный глаз.