Возвратился к обеду.

Фрол и я решили не садиться за еду без нашего приятеля. Он явился прямо к накрытому столу, во всем его великолепии: мутный макаронный супчик плескался на дне сизых алюминиевых мисок, а меж ними на кусках мятой газеты покоились специи и закуски – крупная соль, несколько колец лука, чеснок, пайка хлеба. Отдельно, с угла, размещались деликатесы – сыр и пара огурцов.

Магнат вернулся злым. Смачно и оглушительно, в точности как Фрол, он прохаркался в умывальник, сел и молча схватил ложку.

– Был адвокат,– сообщил он. – Новости принес. От жены.

Посмотрев в свою миску, он раздраженно отодвинул ее от себя и зажмурился, словно бы намереваясь заплакать.

– Деньги мои кончились,– сказал он. – В доме больше ни копейки.

– Это неприятность,– тихо вздохнул Фрол.

– Неприятность? – Толстяк побагровел. – У меня четыре дома! Не скажу где, но они есть! Двухэтажные кирпичные коттеджи, под шифером! Она должна была взять и продать любой, и денег хватило бы на сто лет!

– Супруга?

– Да! Об этом мы с ней много раз говорили! А теперь пишет, что продавать ничего не хочет, потому что никто не дает ей нормальной цены!

Магнат едва не всхлипывал. Я и Фрол сочувственно молчали, не притрагиваясь к еде.

– У меня четыре дома, все – с гаражами и участками, а я сижу без куска хлеба!

– Слушай,– спросил я,– а ты строил особняки?

– Последнее время – только их и строил.

– За что же ты сидишь? Толстый прокашлялся.

– Я сижу,– нехотя сообщил он,– за то, что построил особняк одному очень большому человеку.

– Где же тут преступление?

– Оно в том, что деньги, которыми мне заплатили, оказались украдены.

– А при чем здесь ты?

– При том, что материалы, из которых я строил, тоже были украдены.

– Тогда посадить должны были вас обоих. И тебя, и большого человека.

– Нет,– магнат с горечью покачал головой. – Этот человек оказался настолько большой, что если его посадить, то тогда сажать маленьких людей станет вообще незачем. Так мне объяснили, сразу.

Фрол улыбнулся.

– А я-то думал, что большой человек – это ты.

– Нет,– сокрушенно признался магнат,– я не большой. Я просто толстый.

– Зачем же ты рисковал? Строил дом из ворованного?

– Не всякое воровство – преступление,– убежденно провозгласил Толстяк. – Сколько ни укради у государства – своего все равно не вернешь. Я ничего ни у кого не украл. Я забирал то, что мне положено!

– Ладно,– сурово махнул рукой Фрол,– украл или не украл – это нас не касается. В камере этого не рассказывают. Правильно, Брумель?

Я с достоинством цыкнул зубом.

– Лучше расскажи нам,– попросил Фрол,– как ты растолстел.

– Толстеть и воровать – это один и тот же процесс,– печально ответил строительный начальник. – Во всяком случае, для меня. Хотя я, вообще-то, толстый с детства. Это, кстати, мне не мешало. Если в школе кто-то пытался пошутить надо мной – я сразу бил в ухо. Потом – стройбат. Там то же самое. Но интереснее: я в ухо, мне в ответ, и так два года... Отслужил срочную – и на стройку. Вырос с рабочего до бригадира. Заочно окончил институт. Вступил в партию – передвинули в прорабы. Через пять лет – начальник участка, через семь – замначальника управления. Потом начальник...

Воспоминания явно отвлекли магната от раздумий насчет жадной супруги, и он взялся за еду. Мы последовали его примеру.

– А как стал начальником – так и растолстел! – предположил Фрол, почесав ключицу, отчего вытатуированная там воровская восьмиконечная звезда пошевелилась, как звезда морская.

– Отнюдь, братан, – ответил Толстый. – Не сразу. Если честно, я вообще тогда не имел подкожного слоя. Ни физически, ни финансово. Вкалывал много, ел мало, почти не спал, особенно летом, когда сезон, когда люди на объекте – в три смены... У нас в стране тогда строили от севера до юга. И не гнилые магазины с бумажными крышами, как сейчас, а заводы. В общем, проходит год, второй, я – целый начальник СМУ, машина с водителем, галстук, партбилет, зарплата немалая, но при всем этом – бегаю, как мальчик, между высокими кабинетами или по котлованам, грязь дикая, мороз, дождь, холод, жара, ответственность – стройка, одним словом. Стал уставать, зубы сгнили, почки посадил, печень, естественно, тоже...

Я и Фрол, жующие горький лук и влажный сыр, согласно кивнули. В таком деле, само собой, без водки никак нельзя.

– И вот под конец года обещают мне премию и путевку в Сочи. А кроме того, с распродажи, – Толстяк уже почти успокоился, активно действовал ложкой, забрасывал в рот хлеб и куски помидоров,– достался мне дефицитный костюм, польского пошива, и ботинки, английские...

– «Ллойд»? – предположил я. – «Черч»?

– Хрен его знает,– емко высказался Толстяк. – Не в этом дело. В общем, в этой красоте, после срочной оперативки угораздило меня двинуть на объект ночью. На обратном пути застряли. Темень, грязь по колено, дождь пополам со снегом, начало зимы. Поменялись мы с водилой местами, он – толкать, я – газовать, а в водиле метр пятьдесят росту и подкожного слоя никакого... Через час плюнул я, снял ботиночки, штаны закатал и – сам в грязищу прыгнул. Толкал еще час. Вытолкнул. Водиле сразу говорю: у тебя наверняка водка есть, налей-ка мне срочно стакан, а не то завтра слягу с воспалением легких. Нет, отвечает мне водила, у меня водки, ты ж сам запретил под страхом смерти. Ладно, отвечаю, поехали домой. Приезжаем, я ему говорю – проверь-ка, друг, заднее колесо; а сам под сиденье к нему заглянул. Там – не одна, а аж две бутылки! Я ему сгоряча – в рыло. Наутро он в партком, жаловаться. Секретарь парткома вызывает, матом два часа орет. Мне – выговор с занесением. Недостойное члена партии поведение, рукоприкладство, унижение достоинства... Отбирают путевку в Сочи, премию. Все. Иди, работай...

– Вот где преступники,– каркнул Фрол, встал и устремился к емкости с чаем; он ел очень мало, после нескольких ложек баланды и куска хлеба с сыром уже принимал сытый вид, незамедлительно догоняясь чифиром.

– В тот же день,– магнат драматически вздохнул, как будто заново переживая прошедшее,– я две машины щебня оформил налево, на дачу к директору универмага, он мне в ответ – два костюма бельгийских. И так оно пошло, под кожей копиться... Кстати, и я чифирну, Фрол.

– Давно бы так,– обрадовался седой урка, произведя сложное, положительно окрашенное движение тела, отчего поколебались почти все его нательные рисунки, и Богородица на животе, и купола на предплечьях, и прочие знаковые орнаменты. – Тогда и ты с нами, Андрюха.

– Без базара,– согласился я. «Немного яда не повредит»,– пролетела в голове мысль, хотя я ей этого не разрешал.

Дважды шумно отхлебнув черной жидкости, Толстяк крякнул. Его передернуло. Теперь слова выскакивали из него быстро, как бы подгоняя друг друга.