цветов. Мне было хорошо у них. Осматривали мы подробно дворец Павла внутри, обошли его снаружи, любовались фресками Гонзаго[306]. Много ходили по парку и много рисовали.

25 июля я с моей матерью и младшей сестрой уехала в Крым, несколько позднее присоединился к нам и отец. Моя дорогая Адя тоже приехала туда со своей матерью. Мы поселились в Алупке, внизу, у самого моря. Меня усиленно питали. Доктор запретил мне больше трех часов работать, но, когда родители мне об этом напоминали, я махала рукой.

Я первый раз была в Крыму и не сразу могла начать работать. Знала я его по картинам художников, и мне он представлялся слащавым и слишком красивым. Надо было подойти к природе иначе, чтобы найти в ней что-то, помимо красивого, принять и понять в ней то, что могло меня заинтересовать, то есть самое в ней существенное, а для этого надо было время.

Часами сидела и изучала прибой волн. Сделала много рисунков его. Очень часто Адя и я, забрав провизию, уходили на целый день в Иванисову рощу, которая лежала высоко в горах. Там жил одинокий старик сторож, с которым мы подружились. Оттуда открывался широкий пленительный вид на Алупку и море.

Мы познакомились со школьным учителем Алупки Сабри Ибрагимом Эффенди. Это был молодой татарин, турецкий подданный, получивший образование в Константинополе. Он говорил по-русски и много рассказывал нам про Турцию и Константинополь. Читал нам по-персидски «Гюлистан» Саади и сразу переводил на русский язык эти ароматные прелестные рассказы Востока. Он мне достал подстрочный русский перевод «Полистана». Я вообще любила подстрочники. У меня были «Метаморфозы» Овидия[307] в таком переводе, и я никогда не расставалась с этой книгой, так как с юности любила ее больше всех. В ней так много было природы. В Крым я брала ее с собой. Она как нельзя лучше подходила к окружающей природе. Зеленый стройный кипарис напоминал рассказ Овидия о бедном мальчике, заколовшем нечаянно молодого оленя. Мальчик так плакал и убивался, что волосы его поднялись вверх и он превратился в кипарис. Молодое дерево лавра казалось нимфой Дафной, за которой гнался Аполлон. Спасаясь, она превратилась в дерево.

В то время в Алупке, в самом местечке, сохранялось еще довольно много старинных обычаев Востока. По вечерам, когда спадала жара, по кривым уличкам начинали мелькать закутанные женские фигуры. Вокруг водоемов собирались татарские девочки. Их волосы были выкрашены хной и заплетены во множество косичек. На голове надеты шапочки, вышитые золотой и серебряной ниткой. На плоских крышах саклей сидели и стояли татарские женщины. Раздавался призыв муэдзина на молитву. Застывший Восток, застывшая жизнь!

Я подолгу простаивала перед подвальными окнами турецкой пекарни. Необыкновенно красочная картина представлялась взору. Несколько коренастых широкоплечих турок с обнаженными до пояса торсами, с мускулистыми руками, с красными фесками на головах Хлопотали с булками. Из готового теста они с необычайной быстротой лепили булки, укладывали на громадные железные листы и ловко отправляли в жаркую печь. Длинными лопатами перевертывали их. Готовые выбрасывали из печки, ловко подхватывая на лету. Освещение всей картины было фантастично, особенно когда открывали заслонку раскаленного устья печи и все освещалось красным светом, а от человеческих фигур падали темные двигающиеся тени.

Устраивали мы и кавалькады. После одной из них, когда сильно пострадала моя лошадь, а я была на волосок от гибели, я дала зарок никогда не ездить верхом. Это было так: мы поехали из Алупки в Эреклик, который лежит высоко в горах над Ялтой. Нас было шесть всадников. Два проводника, которые ехали с нами, предупреждали нас, что моя лошадь с норовом, — не позволяет перегонять себя, горячится и способна понести. Я просила мне дать другую, но по каким-то соображениям ее оставили для меня. В верховой езде я была не новичок, так как училась ездить. Поднялись мы туда благополучно. Дорога, крутая и каменистая, шла среди густого прекрасного леса. Разогретый солнцем, он был напоен удивительным ароматом. На обратном пути лошади пошли крупной рысью, и я видела, как зорко моя лошадь следила, чтобы идти впереди. Моя сестра Лиля, азартная в душе спортсменка, стала подгонять свою большую, в серых яблоках, кобылу. Моя лошадь, как только заметила, что с ней поравнялась другая, резко ускорила свой ход. Сестра еще подогнала свою. Проводник и я ей кричали, чтобы она этого не делала, но она смеялась и не слушалась, охваченная задором. Мы уже галопом неслись вниз по каменистой, зигзагами спускающейся дороге, и я не могла управлять своей лошадью, которая, задрав голову, неслась как одержимая. Вплотную за нами скакали остальные всадники.

Вдруг моя лошадь, на всем ходу, неожиданно поскользнувшись на большом, гладком камне, упала на землю, мордой вперед, согнув в коленях ноги. В момент падения я почувствовала, как она с силой ударилась животом о землю, и меня подбросило, точно на пружинах. При падении я отпустила поводья лошади и в ту же секунду была уже на ногах и стояла рядом с нею, освободившись непонятным образом так легко и скоро от седла и стремени. Но в это короткое мгновение у меня молнией пронеслась мысль: сейчас, сейчас я буду раздавлена копытами несущихся галопом вплотную за мной четырех лошадей. Это было краткое мгновение, но во время него я остро пережила ожидание смерти.

Вот-вот меня начнут топтать подковы лошадей. И ничего. Я стою, не шевелясь, около упавшей лошади, жива и невредима, а лошади — какие умные! — они со всадниками, на всем скаку, не имея возможности остановиться, галопом проскакивают мимо меня, по две с каждой стороны. Моя сестра, взволнованная случившимся, умчалась вперед, боясь вернуться. Она была убеждена, что меня раздавили…

В общем, лето в Крыму я провела очень хорошо и совершенно отдохнула от последствий тяжелой зимы и немного привыкла к разлуке с моей любимой сестрой. Перемена обстановки, новая природа обновили мои духовные и физические силы.

«…Давно я не чувствовала себя так хорошо, так бодро, такой здоровой, что, кажется, могла бы каменные стены рушить.

Наплыв мыслей, планов, которые рвут меня на части, и не знаю я, за что сейчас приняться. Одно только знаю, что во мне накопилось столько силы, столько ощущений и чувств, которые мне хочется как можно скорей выразить в формах. Мне даже не хочется кого-либо видеть, что-либо слышать и чем-либо интересоваться, что дает большой город, а только как можно дольше сохранить полноту своей внутренней жизни, все драгоценное, что я накопила, и мне