Выбор очевиден, по-моему.

Но я бросил. Не буду распространяться, чего мне это стоило. О да, я оказался на грани сумасшествия. Более того, я эту грань перешагнул. Я и сейчас сумасшедший.

Самое поганое в жизни бывшего наркомана – ­сожаление о том, что бросил. Не верь тому, кто рассказывает об облегчении. Врет.

– Поэтому, Денис, чего мне за себя мстить, я мерт­вый уже! Ни хрена у меня нет! Видишь, в каком говне живу? – Я растопыриваю руки, едва не касаясь ими стен узкой грязной кухни. – Видишь, сам я в какое говно превратился? И лучше не будет уже. Меня одно в жизни держит – я должен Вернера остановить. И ты прекратишь сейчас ныть, сынок, и мне поможешь. Он убивает людей. Даже если они остаются живы, они – мертвецы. Потому что попробовали вкус другой жизни. Мы теперь вместе, сынок. Теперь по-настоящему.

Когда через три часа начинает светать, Денис отрубается прямо за столом.

Днем, растолкав и незаметно выпроводив парня, я заглядываю на работу – лишь на пару часов, отдать необходимые указания и немного разгрести текучку. Потом еду к сыну. Я хочу увидеть его. По пути останавливаюсь у магазина с молодежными тряпками и покупаю ему пятнистую зеленую майку – продавщица говорит, что они в этом сезоне в моде.

Ему сейчас двадцать. Наверное, я сам виноват, что он не разговаривает со мной. Несколько моих визитов, когда я имел глупость явиться к ним пьяным, заканчивались продолжительными и некрасивыми ссорами с его матерью. Потом она вышла замуж, и до меня аккуратно довели мысль об общем нежелании и матери и сына когда-либо видеть меня рядом. Я утерся. В конце концов, не могу сказать, чтобы меня это сильно расстроило. Не был отцом, чего уж начинать ломать себя на старости лет.

Но иногда одиночество становится нестерпимым. Хочется хоть какого-то подтверждения осмысленности и нужности своего существования. Тогда я еду к сыну. Он учится на третьем курсе юридического. Гены, хмыкаю я про себя.

В большинстве случаев я, предварительно ознакомившись с расписанием, просто сижу и наблюдаю за входом в институт из своей машины. Мне достаточно тех двух минут, когда он выходит – иногда один, иногда с друзьями – и идет вниз по улице к автобусной остановке.

Иногда я делаю попытку заговорить. Всякий раз безуспешно.

Сегодня он с девушкой. Я застываю, раздумывая, не перенести ли встречу на следующий раз, но потом решаюсь.

Когда он видит меня, он берет девушку за плечи и резко разворачивает на сто восемьдесят градусов. Она ничего не может понять, что-то спрашивает у него, но он тянет ее за собой, бросая сквозь сжатые зубы короткие фразы – что-нибудь вроде «потом объясню», «просто иди в ту сторону» и так далее. Перед тем как завернуть за угол, он на мгновение оборачивается, наши взгляды встречаются, и по глубине ненависти и презрения в его глазах я понимаю, что ни сейчас, ни по прошествии десяти, двадцати лет, когда он станет взрослее, мудрее и спокойнее, мне не стоит ожидать прощения. А когда я умру, на моих похоронах будут только несколько коллег по работе – те, кто был слишком ленив или малоизобретателен и не смог выдумать достойного повода для неявки. И хотя я уже свыкся с этой мыслью, прогнав ее в воображении не одну сотню раз, в этот миг я становлюсь противен и жалок сам себе, и это чувство, в котором стыд смешан с печалью, немного отступает только в тот момент, когда я, сорвав пробку с бутылки, прикладываюсь к горлышку прямо на ступенях магазина.

Я еду домой уже поддатым, не замечая, как слезы капают на форменную рубашку. Постепенно алкоголь расползается по моему телу, и тоска сменяется каким-то лихорадочным куражом и удалью. Я начинаю говорить сам с собой, невнятно, заплетающимся языком, затем беседую с сыном, пытаясь объяснить ему, что больше всего на свете мне хочется быть хорошим отцом – водить его на рыбалку, ходить вместе в кино, в зоопарк, или что там обычно делают нормальные отцы. Да, я понимаю, что ему уже двадцать, но мне нужно это! Мне нужно вознаградить себя за эти противные одинокие годы, когда каждый вечер я специально ехал по окружной, чтобы попасть домой позже, чтобы стены не давили. И что вся моя вина в том, что по молодости я оказался слишком слаб и глуп перед бедой, перепахавшей мою жизнь, и что беда эта была сильнее меня, и тот человек, которого ненавидят он и его мать, – это не я, вернее, лишь отчасти я, это беда сделала меня таким.

Но я понимаю, что жалок. Нет ничего противнее завязавшего алкаша и бросившего наркомана. Они похожи на людей без сердца. Они неспособны любить, потому что им пришлось бросить единственную и главную любовь. Они не в силах забыть ее и полюбить снова.

Я снова пью за рулем и жму на педаль, добавляя газа. Нужно добраться домой до того, как вырублюсь.

Я много раз хотел убить Вернера. Увидеть его на улице. Подъехать сзади. Выйти из машины, побежать за ним, на ходу вынимая пистолет из кобуры, догнать и выстрелить. Просто так, на улице, днем. Хер с ним, пусть судят потом, пусть сажают, главное – я бы по правде сделал. Я даже не хочу видеть его лицо, не хочу, чтоб он понял. Он бешеный, он мразь, и не исправится он за секунду до смерти. Я не мщу, я просто правильно делаю.

Но так нельзя. Даже если он тысячу раз подонок, нельзя так. Я же на правильной стороне.

На следующей встрече с Денисом я отдаю майку ему. Денис не берет. Когда я настаиваю, он поднимает на меня глаза и с едва скрываемой ненавистью цедит сквозь зубы:

– Майор, мне с вами дружить обязательно?

Нет так нет, сынок. Как хочешь.

Даже не знаю, как так получилось. В первый раз само собой. Я не хотел этого, не делал ни малейших телодвижений, чтобы ускорить, напротив – избегал, пока это было возможно. И это не то, о чем можно подумать. Здесь все по-другому.

Когда раздался звонок и я взглянул на дисплей, в первый момент я подумал, что схожу с ума, – с синеватого квадратного островка экрана на меня смотрел, улыбаясь, Пуля, а бегущая строка подтверждала мой глюк – incoming Pulya, настаивала она, опровергая реальность.

Я не знаю, зачем это, рассказала мне потом Симка. Она приехала ко мне в берлогу, которую я снимал в центре. Я не хотел обрастать мебелью и хламом, поэтому в большой комнате, где мы сидели и курили, был только разложенный на паркете новый пружинный матрац, плазменный телевизор да домашний кинотеатр.

Мы сидели на полу.

Мне очень его не хватает, говорит Симка. Я не могу находиться дома одна. Я говорю с его вещами. Мне не хватает человека, с которым я могла бы говорить. Я звоню с его телефона. Я сплю в его футболке. Утром я готовлю завтрак на двоих.

Я не знаю, что ей ответить, поэтому просто прикуриваю для Симки еще одну сигарету. Пепельница разделяет пространство между нами, как сетка в теннисе.

Мне тоже не хватает Пули, вот все, что я могу сказать. Я этого не понимал, пока он был рядом.

Трахни меня, говорит Симка, протирая красные от выкуренных сигарет глаза.

Нет, отвечаю я, прости, я не могу.