привез рейхсфюреру следующие приказы от хозяина: в случае, если защищать крепость Клингендаль будет невозможно, эвакуировать гарнизон, сразу начать бомбардировку с помощью ракет «Фау-2» и стереть Гаагу и особенно Клингендаль в порошок, не предупреждая местное население.

Гитлер был точен: «Это город германских предателей — они не должны нас пережить, ни один человек».

Гиммлер передал эти инструкции Брандту для сортировки, и тот сразу сообщил об этом Керстену. Доктор изо всех сил множество раз пытался убедить Гиммлера не выполнять приказы безумца. До 14 марта у него ничего не получалось, но в тот день он выиграл дело. Без всякого сомнения, у Гиммлера не осталось сил сопротивляться.

Итак, 14 марта он сказал Керстену:

— Вы правы насчет Гааги. Это все-таки германский город. Я его сохраню. Город вывесит белые флаги и сдастся союзникам. Я имею право не выполнять этот приказ Гитлера.

Это объяснялось тем, что пусковые установки и технический персонал «Фау-2» входили в состав войск СС и подчинялись непосредственно Гиммлеру.

С тех пор Керстену удавалось добиваться всего, чего он хотел. Шестнадцатого марта с помощью Брандта, который очень хорошо умел составлять документы, доктор, сидя в палате санатория, сочинил длинный меморандум о капитуляции немецкой армии в Норвегии.

Итак, все порученные Керстену дела были выполнены. Однако перед своим отъездом в Швецию он чувствовал настоятельную необходимость вырвать у Гиммлера последнюю уступку.

Для Керстена это было личным обязательством перед самим собой. Это была верность давней клятве, которую он дал в ту ужасную бессонную ночь, после того как узнал, что Гитлер приказал истребить всех евреев.

«Я спасу столько, сколько смогу», — поклялся он тогда сам себе.

Он добился от Гиммлера, чтобы еще пять тысяч евреев включили в колонну шведского Красного Креста, увозившую освобожденных.

Но и этой победы доктору было недостаточно. Он хотел, чтобы рейхсфюрер сам подтвердил это представителю Всемирного еврейского конгресса лично.

Керстен прекрасно понимал, что никогда еще не осмеливался на более трудное дело. Надо было посадить лицом к лицу кровавого маньяка и объект его мании. Гиммлер должен был преодолеть ненависть и патологическое отвращение к евреям, осознание того, что он был их палачом, и свой страх перед Гитлером.

Но в этой невероятной игре судьбы, начавшейся пять лет тому назад, хозяином положения в эту минуту был не рейхсфюрер, всесильный шеф СС и гестапо, министр внутренних дел Третьего рейха и повелитель «Фау-2» и концлагерей. Им был иностранец, не имеющий никакой официальной власти, толстый и добродушный человек: доктор Феликс Керстен.

Семнадцатого марта во время одного из последних сеансов лечения доктор с совершенно естественным видом спросил Гиммлера:

— Что вы скажете, если представитель Всемирного еврейского конгресса приедет согласовать с вами все детали освобождения евреев, которое вы мне обещали?

Гиммлер подскочил на кровати и закричал:

— Да вы с ума сошли! Вы бредите! Гитлер меня расстреляет на месте! Как! Евреи — наши смертельные враги, и вы хотите, чтобы я, второй человек в рейхе, принял их представителей?

Керстен покачал головой:

— Теперь уже не время ни Германии, ни вам рассуждать, кто вам враг, а кто друг. У вас осталась только одна забота: что о вас скажет мир и История. И вот если после всего того, что сделали с евреями в Германии, вы примете одного из их представителей, то об этом скажут: «В Третьем рейхе есть только один по-настоящему умный и храбрый германский руководитель — Генрих Гиммлер».

Рейхсфюрер уже не был так уверен, он сомневался. Он спросил:

— Вы и вправду в это верите?

— Абсолютно, — сказал Керстен.

И Гиммлер принял убежденность доктора как свою собственную. Но он все еще боялся Гитлера — самого безумного из всех безумцев.

— Но как, как я смогу сделать так, чтобы Гитлер об этом не узнал?

Доктор осторожно похлопал по дряблому болезненному животу, который он массировал.

— Я уверен, что вы найдете средство. Ваша власть для этого достаточно велика.

Накануне отъезда Керстена решение было принято. Гиммлер сказал доктору:

— Предупредите Всемирный еврейский конгресс, что я приму их представителя. Я организую все так, что его приезд останется в абсолютной тайне. У него будет пропуск. И клянусь честью, что ни один волосок не упадет с его головы. При одном условии: если с ним будете вы.

Было решено, что встреча состоится в Хартцвальде и при этом будут присутствовать два свидетеля: Брандт и Шелленберг.

И опять Керстен выиграл дело.

Но если задуматься, какое главное чувство вызвала у него эта победа? Поскольку на самом деле причины, которую он приводил Гиммлеру, было недостаточно для того, чтобы объяснить желание требовать этой встречи, почти кощунственной очной ставки между представителем замученного народа и главным мучителем. Не было ли у Керстена скрытой и неосознанной потребности показать себе самому, до каких пределов простирается его власть? А особенно — дать жизнь легенде о покаянии: посланник жертв, почитаемый их палачом?

А Гиммлер? Почему он пошел на отступничество, на такое бесстыдное унижение? Из-за мнения цивилизованного мира? Его личность, статус, будущее? Как мог он предположить, что такая короткая встреча, которая к тому же должна остаться в полной тайне, сможет простить его перед народами и перед Историей? И не будет ли большей правдой, что ему, рожденному для слепого подчинения, всю жизнь отчаянно и органически нуждавшегося в том, чтобы им командовали, теперь, когда у него наконец открылись глаза на неизбежную катастрофу и на ту пропасть, куда скоро скатится его поверженный кумир, понадобился новый хозяин?

Глава тринадцатая. Еврей Мазур

1

Двадцать второго марта 1945 года Керстен прилетел в Стокгольм. В тот же вечер он увиделся с Гюнтером и вкратце изложил все обязательства, взятые на себя Гиммлером: немецкая армия в Норвегии капитулирует; концлагеря, спасенные от взрыва, получили приказ вывешивать белые флаги при подходе союзников.

Министр иностранных дел попросил Керстена повторить, прежде чем поверил окончательно.

— Потрясающе, — пробормотал он наконец.

— Это еще не все, — сказал ему доктор. — У меня есть карт-бланш на то, чтобы привезти в Германию представителя Всемирного еврейского конгресса для встречи с Гиммлером.

Кристиан Гюнтер был человеком хладнокровным и чрезвычайно сдержанным. Но при этих словах он вскочил с кресла.

— Я хорошо расслышал? — воскликнул он. — Как! Гиммлер примет еврея? Который представляет еврейскую организацию? Помилуйте, это же абсурд! С ума сойти! Я прекрасно знаю, что вы творите чудеса, но такое даже вам не под силу!

— Посмотрим, — ответил ему Керстен.

На следующий день он встретился с Хиллелем Шторхом и объявил ему, что пять тысяч евреев скоро освободят, а лагеря, где