Керстен и Мазур добрались до Хартцвальде только к полуночи. Доктор отдал Элизабет Любен привезенные из Стокгольма продукты, которых в Германии давно уже не было, — чай, кофе, сахар, пирожные, — чтобы как можно лучше принять гостей, которых он ждал.

Шелленберг приехал в два часа ночи. Он был в гражданской одежде, усталый, расстроенный и встревоженный. Высшие инстанции нацистской партии в лице Бормана все строже требовали от Гиммлера точного и неукоснительного исполнения распоряжений, касающихся массовых убийств и уничтожений, которые Гитлер, уже обреченный на самоубийство, отдавал своим верным последователям из подземной берлоги. Борман находился в таком же состоянии исступления, как и Гитлер: вместе с национал-социализмом должны погибнуть все его враги или, по крайней мере, те, до кого может дотянуться петля, огонь или железо.

— Боюсь, — сказал Шелленберг, — в конце концов Гиммлер все-таки выполнит приказание и откажется от данных вам обещаний. Борман очень близок с Гитлером, у них дружеские отношения, а Гиммлер его очень ревнует и боится.

Слушая это, Керстен подумал, что попал в параллельную реальность: среди руин и пепла, когда последние минуты их власти, а возможно, и жизни были уже сочтены, высшие чиновники режима продолжали интриговать, ревновать, соперничать точно так же, как в те времена, когда они были хозяевами Европы и грозили поработить весь мир. Все они — Геринг, Геббельс, Риббентроп, Борман, Гиммлер — продолжали водить свой безумный хоровод вокруг своего сумасшедшего повелителя. Они все еще могли погубить тысячи жизней. У Шелленберга в силу его работы имелись средства следить за каждым шагом главных героев этой пляски смерти. Его опасения надо было принять всерьез. Работа Керстена с Гиммлером не была закончена. Колонна автобусов, вывозивших спасенных узников, все еще не пересекла границу Германии. Концлагеря все еще могли взлететь на воздух вместе с заключенными.

Доктор и Шелленберг еще раз проанализировали ситуацию. Наконец Шелленберг сказал:

— Главное, чтобы вы подвели Гиммлера к тому, чтобы он подтвердил мне данные вам обещания. Даже если после вашего отъезда он возьмет свои слова назад и отдаст приказы на уничтожение, мы с Брандтом примем меры, чтобы его приказы не были переданы.

Шеф контрразведки безрадостно улыбнулся и добавил:

— Состояние, в котором находятся наши линии связи, будет достаточно уважительной причиной.

В девять часов утра Керстен представил Шелленберга Норберту Мазуру. Еврейский представитель объяснил генералу СС, чего он хочет добиться. Шелленберг обещал ему полную поддержку перед Гиммлером. Они должны были вместе вернуться в Хартцвальде поздно ночью — раньше рейхсфюрер освободиться не мог.

— Он занят празднованием дня рождения Гитлера и должен присутствовать на прелестном семейном обеде, — саркастически добавил Шелленберг.

Он уехал обратно в Берлин, оставив Керстена с Мазуром воображать себе праздник в глубине рокового бункера. Последний бессмысленный ритуал… Последняя черная месса.

3

Керстен был потрясен спокойствием Мазура или, по крайней мере, тем, как он себя держал. Он изучал документы, делал заметки, углубляясь в детали, готовил аргументы для спора. При этом он находился в стране, где его расовая принадлежность сама по себе являлась тяжким преступлением, в стране, терпящей поражение, где царили истерия и безумие, где самые низменные инстинкты цвели пышным цветом и где он, еврей-иностранец, въехавший в обход закона, оказался во власти страхов и прихотей Гиммлера.

Доктор, который был гарантом безопасности и отвечал за жизнь Мазура, с огромным трудом владел собой. Он чувствовал, что ему надо отдохнуть и поспать, но не находил себе места. Он то говорил с Мазуром, то пытался немного поесть, то смотрел, как Элизабет Любен заканчивает приготовления к отъезду.

Они должны были отправиться в путь на следующий день, после встречи с Гиммлером. Старая приятельница доктора выполняла свою задачу прекрасно и с достоинством, определявшим всю ее жизнь. Тем не менее она знала, как и сам Керстен, что это ее последнее дело в этом месте и что они больше никогда не вернутся в обожаемое поместье.

Русская лавина уже почти накрыла дом, луга, леса и поля Хартцвальде и никогда их не отдаст. Это доктор понял и принял уже давно.

Единственное, чего он боялся во время своего последнего пребывания в поместье, это внезапного появления Красной армии. Для него это стало бы смертельной ловушкой. Ведь он родился в Эстонии, принадлежавшей теперь Советскому Союзу, против которого он сражался в 1919 году в составе финской армии. А теперь он был личным врачом Гиммлера. Конечно, он смог спасти многих. Но кто об этом знал, кроме нескольких посвященных?

Доктор ходил по комнатам, задерживаясь перед прекрасной старинной мебелью, бархатной обивкой, смягченной столетиями, картинами старых фламандских мастеров. Все это богатство было для него уже потеряно безвозвратно. Ему больше никогда не собрать такого. Ему было уже почти пятьдесят лет, время больших урожаев прошло.

Но Керстен знал это и не переживал. Сейчас он хотел от жизни только одного: вырваться из сумасшедшего дома, в котором его держали последние пять лет, забыть эсэсовскую форму, подручных гестапо, спазмы Гиммлера, сифилис Гитлера, отголоски мучений и пыток, депортации, казни и, закончив наконец дело, к которому его привела поразительная случайность, вернуться к нормальной, мирной, упорядоченной трудовой жизни — единственной, для которой он был создан.

О, если бы Гиммлер уже приехал и уехал! Следующая остановка — маленькая квартирка в Стокгольме, Ирмгард, трое сыновей, Элизабет Любен… просто рай.

Хартцвальде накрыла тьма. Постепенно на улице стихло. Заснула скотина в хлеву и в конюшне, куры и гуси на птичьем дворе. Свидетели Иеговы ушли к себе в пристройки читать Библию, молиться и грезить о золотых тронах, на которых рядом с Господом сидят святые.

В доме были только Элизабет Любен, Мазур и Керстен. Время тянулось бесконечно, доктор все время смотрел на часы.

Из-за усталости, ожидания, сознания собственной ответственности доктор находился в состоянии крайнего нервного напряжения. На мгновение он поверил в худшее. Гиммлер не приедет — он передумал. Или он ранен или убит одним из тех бесчисленных самолетов союзников, в дьявольской круговерти поливавших пулеметными очередями дороги и перекрестки. Или Гитлер поручил ему непредвиденное и срочное дело. Или даже его арестовал. Когда рушится мир, может произойти все что угодно.

Керстен посмотрел на Элизабет Любен. Выражение тревоги на ее лице удивило его. Он пошел помешать угли, потрескивавшие в большом камине. Потом он приказал себе ни о чем не думать.

Прошло еще несколько часов. Наконец послышался звук автомобильного мотора, смолкший перед дверями. Керстен выбежал наружу.

Из машины вышел Гиммлер, одетый в свою самую парадную форму и увешанный орденами — он приехал прямо с обеда в честь дня