Борьба, еще не вооруженная, шла не между партиями, а между людьми, между народами. И фронт возникал повсюду, где обнаруживались русско-украинские противоречия. Настроения в Киеве весны-лета 1917-го были далеки от межнационального мира.

Из воспоминаний Владимира Винниченко: «Весь Киев в те дни был полон национальными дебатами. На улицах, в трамваях, на плацах – повсюду собирались группки и целые митинги, на которых население Киева разделилось на две половины: украинскую и неукраинскую. (К последней принадлежали не только русские, но и евреи, и поляки, и чехи, словом, все национальности, которые жили на Украине и которые считали, будто они выше украинцев.)»[535]

Украинцы отпускали чубы, переодевались в козацкие свитки, надевали вышиванки. Киевские жители, русские и поляки, считали такое поведение украинцев вызывающим. «Хохлы» так открыто подчеркивали свое отличие, свою нерусскость, что русские смотрели на них как на врагов. Идеи автономной или самостийной Украины пугали большинство городских жителей. Появился слух, будто украинцы решили «явочным порядком» объявить о своей автономии и начать выборы в Украинское учредительное собрание. Это возмутило не только русскую интеллигенцию. Либеральная газета «Киевская мысль» писала о недовольстве и даже о «возросшей агрессивности русских рабочих»[536].

В Одессе представитель Рады на соединенном совещании всех общественных солдатских и рабочих организаций зачитал резолюцию по-украински, что вызвало возмущение всего зала. Требовали, чтобы резолюцию читали по-русски[537].

Украинцы хотели скорейшей украинизации школы, создания украинского университета с лекциями и семинарами на украинском языке. Но протестовали и русские учителя, и родители, и университетская профессура. Само слово «Украина» отказывались употреблять, говорили и писали о «Южной Руси», о «Южной России». Во имя «сохранения культурного и политического единства Южной Руси с остальной Россией» создали даже Союз малороссов имени Гоголя[538].

В одном только Киеве, по свидетельству Шульгина, на которое опирается современный историк Антон Чемакин, появилось 19 русских общественных и политических организаций, которые накануне выборов в городскую думу Киева создадут Внепартийный блок русских избирателей. Программа этого блока, по справедливому замечанию Чемакина, сводилась к лозунгам: «Киев – русский город» и «Мы – русские, а не украинцы».

26 июля 1917 года совет профессоров Киевского университета Св. Владимира выразил 36 голосами против 3-х протест против «вредной для русской государственности» «насильственной украинизации русской культуры»[539]. 9 августа уже совет профессоров политехнического института подал записку Временному правительству, протестуя против деятельности Центральной рады, «не имеющей опоры в народных массах»[540].

Украинцы решили открыть сразу три театра: драматический, где давали бы «Гамлета» и «Ревизора», «Кукольный дом» и «Разбойников» в украинских переводах, народный театр, где играли бы пьесы и оперетты из народной жизни, и оперный театр. Знаменитый Микола Садовский пригласил в Киев из Тарнополя новую звезду – Леся Курбаса, которого ждет слава «украинского Мейерхольда».

Прежде русская публика охотно посещала спектакли украинских театральных трупп. Но открывшийся в сентябре Украинский национальный театр оказался убыточным. Его первый театральный сезон просто провалился. Все «хохлацкое» теперь вызывало отвращение. Русская и польская публика принципиально не ходила на «хохлацкие» представления, а украинских театралов в Киеве оказалось не так много. Впрочем, осенью и особенно зимой 1917-го в Киеве будет не до спектаклей.

Национальная вражда расколола даже церковь. Украинские сельские батюшки выступали за украинскую автокефалию – церковную независимость. Они жили интересами своей паствы, да и сами происхождением и образом жизни мало отличались от малороссийских хлеборобов. А вот епископами в украинских землях часто служили великороссы[541]. Русские епископы и сделают всё, чтобы провалить инициативы украинцев. Протоиерей Василий Грифцов, главный священник Юго-Западного фронта, искренне считал, будто украинцы «не больше, как партия, и народ малороссийский ничего общего с ними не имеет». При этом украинцы «опаснее жидов, так как они наймиты врага нашего»[542], то есть, очевидно, германцев и австрийцев.

В гарнизонах, в полках и дивизиях тоже развернулась борьба между нациями. Так, в Симферопольском гарнизоне сначала возобладали украинцы. Они первыми успели сорганизоваться и заручились поддержкой или нейтралитетом других наций (кроме русских/«москалей»). Так им удалось начать украинизацию своей части. Но вскоре сменилось гарнизонное начальство, а русские и поляки заключили союз, который нанес «хохлам» чувствительное поражение на выборах в совет гарнизона[543]. И антиукраинский блок поляков с русскими не был чем-то экзотическим. Действовал старый принцип: враг моего врага – мой друг. «Польский съезд собирается, чтобы всадить нож в грудь немцам. А украинский съезд – чтобы вонзить нож в спину великой русской революции», – заявил корреспонденту «Киевской мысли» некий «маленький полный пан», говоривший «с сильным польским акцентом»[544]. Дело было накануне Второго украинского войскового съезда.

Зато крымские татары были на стороне украинцев: «…поручик Ибрагимов, глава татарской войсковой организации. Как татарский патриот, он ненавидел москалей всей душой»[545], – пишет Тютюнник о национальных предпочтениях офицера-татарина как о чем-то общеизвестном, естественном и не вызывающем вопросов. Почти сразу после издания универсала 2000 крымских татар потребовали создать специальные татарские части[546].