этот документ может изменить всю нашу жизнь, да ведь эта дамочка узнает, что бумага у Эвклида, а Эвклид — что документ ей нужен, и тогда они ударят по рукам, заключат сделку века, а мы останемся с носом, потому что эта итальянка — черт в юбке. Меня это как-то резануло. Мне не понравился его тон, и я отреагировала заявлением, что ему ничто не помешало с дьяволицей переспать. Анхель попытался меня успокоить, но я не могла успокоиться и сказала ему, что если мы собираемся пожениться, то мне бы не хотелось, чтобы он продолжал встречаться с Барбарой, потому что мне от этого больно. Мы с ним сидели на диване в гостиной, и Анхель стал перебирать мои волосы, как делал всякий раз, когда в чем-то хотел меня убедить. И стал говорить, что я — любовь всей его жизни, что он прекрасно понимает мое беспокойство, но Барбара может изменить нашу жизнь к лучшему, поэтому очень важно, чтобы она была на нашей стороне. И если нам не удастся продать документ до ее отъезда, он будет вынужден поддерживать с ней контакт, чтобы держать покупателя в состоянии ожидания на тот момент, когда мы завладеем документом. И что мы не упустим деньги, которые нам ой как нужны.

Другими словами, он сказал мне о том, что, даже когда итальянки уже не будет на территории нашего государства, они продолжат поддерживать связь. Знаешь, в ту секунду я просто захлебнулась яростью: откуда-то из недр меня вырвался утробный вопль, что с меня уже хватит, говори правду, в конце концов, что ты хочешь с ее помощью свалить из страны. Он, естественно, стал все отрицать — да как это вообще могло прийти мне в голову — и снова завел старую песню о манускрипте, сделке и нашем будущем. А я всерьез взорвалась, прям как скороварка, которой снесло крышку, и снова начала орать, но на этот раз о том, что уже по горло сыта его враньем и что документ находится у него.

Анхель вдруг растерялся, не зная, что сказать, и взглянул на меня так странно, словно я сказала нечто такое, ну, не знаю, что-то на незнакомом ему языке, и спросил, то я такое говорю и откуда я это взяла. И я, уже спокойнее, заявила, что документ принадлежал его супруге, стало быть, находился в его квартире. Он снова посмотрел на меня как-то странно и сказал, что это было так, но документ у него выкрал Эвклид, и это ему сообщила сама Маргарита. И тут он улыбнулся, покачав головой, и прибавил, что если бы манускрипт у него был, то он уже продал бы его Барбаре и мы бы сейчас лакомились лангустами, а не ругались.

— И откуда ты только взяла эту историю? — спросил он.

— Мне сказал Леонардо.

Мой ответ оказался подобен запалу: теперь уже Анхель взорвался от ярости — из глаз у него чуть ли не искры посыпались. Какого дьявола? Откуда Леонардо вытащил эту историю? А я, ангельским таким голоском, сообщила, что Маргарита рассказала Леонардо, что вся ее реликвия, вся целиком, осталась у бывшего мужа. Анхель вдарил кулаком по дивану и вскочил со словами, что ему страшно интересно было узнать, что мы с писателем, оказывается, ведем беседы о нем, о Маргарите, о реликвии, о документе.

— И когда же это моя жена сболтнула такое твоему дружку? — спросил он с гримасой на лице, а потом заявил, что даже не сомневается, что Маргарита выложила это все в постели, после траха, потому что этот сукин сын Леонардо спал с ней еще до ее отъезда. И будто этого ему показалось мало, теперь он еще и разные сказки придумывает. Сначала ее настроил против, а теперь за меня взялся. «А ты поверила, Хулия, ты ему веришь…» Под конец этой речи взгляд его стал печальным и растерянным, но и я несколько стушевалась. Я сказала, что ничего не знаю про отношения Лео и Маргариты, и Анхель тяжело, с какой-то вековой усталостью, вздохнул. Его ничуть не удивило, что Леонардо скрыл от меня эту деталь, да и сам он тоже не стремился мне об этом докладывать, хотя и по другой причине: для него это по-прежнему больная тема. С самого начала, продолжил он, он пытался предупредить меня, чтобы я вела себя с Лео поосторожнее, что между ними всегда существовало некое соперничество: они порхали над одними и теми же цветами. «Обычное мужское соперничество», — прибавил он. Но с Маргаритой все было иначе — Лео она действительно нравилась, и тот так и не смог принять, что она выбрала Анхеля, и поэтому неизменно ее обхаживал, приманивал, надеясь, что она не устоит. И эта дурочка угодила-таки в эту ловушку и переспала с писателем. Ну и в конце концов Леонардо посчитал, скольких очков не хватает ему в этой игре, и выкатил эту выдумку, что реликвия вроде как осталась у него.

— Единственное, чего хочет этот тип, — заявил Анхель, — это настроить тебя против меня. А переспать с тобой — всего лишь очередной раунд старого соперничества. Он уже выиграл один, с Маргаритой, но — не с тобой, Хулия, не с тобой. — Анхель договорил, оперся рукой о балконную дверь да так и остался стоять, глядя на улицу, спиной ко мне.

Я почувствовала себя настоящим куском дерьма, и ты даже не можешь представить себе, насколько остро. Я уже попала в ту ловушку, хотя, естественно, должна была это скрыть. Тяжело вздохнув, я подошла и положила руку на плечо моего поверженного ангела, шепотом прося прощения. Он повернулся ко мне. Не имея сколько-нибудь точного представления о глубине моего раскаяния, он обхватил обеими руками мое лицо и еще раз сказал, что если бы документ был у него, то все давно уже закончилось бы, потому что единственное, чего он хочет, это счастья — нашего и своей сестры. Он обнял меня, повторяя, что любит, а я поцеловала его, твердя, что обожаю. Мы попятились обратно к дивану и сразу же занялись любовью.

Как здорово заниматься любовью. Особенно когда ситуация неясна, а думать неохота. В точности мой случай: я запуталась и не имела ни малейшего желания думать, особенно о том, что ровно этим утром я проснулась в постели Леонардо. Нет, лучше уж не думать, лучше позволить телу застопорить прозрение. Или же ускорить его. Кто знает, как правильнее? А тело — оно мудрое. Когда тело Анхеля и мое собственное закончили, мы остались лежать на