— Если я не выполню приказ, мне будет плохо, — продолжил Хасан.

— А если выполнишь, будет плохо мне, — обреченно произнесла Галя.

Хасан улыбнулся:

— Ты очень смелая. Я думал, ты будешь плакать и кричать, а ты шутишь. Я никогда еще такого не видел.

— Все, кого ты убивал… плакали? — еле слышно прошептала Галя.

Хасан кивнул:

— Да. Плакали и просили отпустить их.

— И ты кого-нибудь… отпустил?

Он покачал головой:

— Нет. Ни разу. Мужчина, который плачет, ползет за тобой, как собака, и лижет тебе руки, недостоин жить. Солдат должен умирать спокойно и гордо.

— Как же ты можешь убивать, Хасан? Помнишь, Аллах позволяет человеку родиться, чтобы он жил, а не чтобы умирал.

— Иногда грешнику лучше умереть, чем жить, — ответил Хасан. — Ладно, пойдем.

Галя отпустила ствол дерева, покачнулась, но устояла на ногах и пошла вперед — в темноту и холод. Она сама не заметила, в какой момент начала читать стихи. Должно быть, Хасан был прав, когда говорил, что если Бог разговаривает, он разговаривает стихами, и душу человеческую этому научил. И сейчас, за пять минут до смерти, этим рифмованным шепотом Галина душа навсегда прощалась с жизнью.

Страстный стон, смертный стон,

А над стонами — сон.

Всем престолам — престол,

Всем законам — закон.

Где пустырь — поле ржи,

Реки с синей водой…

Только веки смежи,

Человек молодой…

В жилах — мед. Кто идет?

Это он, это сон.

Он уймет, он отрет

Страстный пот, смертный пот…

Впереди заблестела, замерцала река. Галя не чувствовала ни холода, ни сырости — ничего. На нее накатило какое-то сонное оцепенение, словно сырой воздух с реки был пропитан дурманом.

— Все. Стой, — сказал Хасан.

Галя остановилась. Угрюмый голос бандита вывел ее из оцепенения. К горлу подкатила тошнота, сердце захолонуло от ужаса. Дрожа всем телом и прижав руки к груди, Галя повернулась к Хасану:

— Хасан, я не…

Что-то страшное и обжигающее ударило ее в грудь. Она еще успела вскрикнуть, но тут земля ушла у нее из-под ног, и Галя полетела с крутого берега в воду.

Всплеск воды был таким громким, что оглушил Хасана. Он вздрогнул, выдохнул, нагнулся и вытер окровавленный нож о траву.

На воду он не глядел — не было сил.

— Аллах акбар, — хрипло прошептал Хасан, повернулся и быстро зашагал прочь от проклятого места.

Турецкий гнал машину по мокрому пустынному шоссе, как сумасшедший, рискуя потерять управление и разбиться. Въехав в больничный двор, он едва не врезался в мусорный бак. Заглушил мотор, выскочил из машины и стрелой взлетел по мраморному крыльцу клиники.

Врач, встретивший его в приемном покое, был похож на мультяшного Санта-Клауса или доктора Айболита. Седая бородка веером, пышные седые усы, красноватый нос и лукавые глаза за стеклами круглых очков в черной оправе. Белая шапочка подчеркивала сходство, да и имя у него было соответствующее — Ганс Вольфович.

Турецкий озабоченно спросил:

— Что с ней?

Перед тем как ответить, врач задумчиво пошевелил седыми бровями и по-стариковски тяжело вздохнул:

— Колотое ранение в грудь и руку. Вдобавок переохлаждение и сильнейший стресс. По всей вероятности, убийца метил девушке в грудь, но она подставила руку и смягчила удар. Лезвие ножа прошло сквозь ладонь. Вот так!

Врач приложил ладонь к груди, другой рукой сжал воображаемый нож и ударил себя в ладонь:

— Удар был нанесен очень сильным человеком. И профессионалом своего дела.

— Почему вы так решили?

Ганс Вольфович посмотрел на важняка с сожалением, как профессор смотрит на нерадивого студента, и объяснил:

— Лезвие ножа вошло аккурат между ребер. Если бы не ладонь… — Врач закатил глаза к потолку и красноречиво вздохнул.

— Если бы он был профессионалом, он бы проверил — жива она или нет, — хмуро сказал Турецкий.

— Вы правы, — нехотя согласился доктор. — Хотя… в жизни всякое бывает.

— А что насчет переохлаждения? — спросил Турецкий.

— Судя по всему, девушку бросили в воду — в реку или озеро. А вода-то в нынешнее время года сами знаете какая. Ума не приложу, как она вообще сумела выбраться. Хотя своим спасением она отчасти обязана и воде.

— В смысле? — не понял Александр Борисович.

— Холодная вода замедлила кровотечение, — объяснил врач. — Только благодаря этому она не потеряла много крови.

— Осложнений не будет?

Ганс Вольфович задумчиво подергал себя за бородку:

— Не знаю, голубчик, не знаю. Завтрашний день покажет, но я думаю, что пневмонии ей не избежать. Хотя — dum spiro, spero, как говорили древние. — Он посмотрел на Турецкого, усмехнулся и перевел: — «Пока дышу, надеюсь».

— Я могу с ней поговорить? — спросил Турецкий, не обращая внимания на интеллигентские ужимки доктора.

Врач кивнул:

— Можете, конечно. Она ведь сама вас вызвала. Только осторожно. Если увидите, что девушка волнуется, прекращайте беседу и прощайтесь.

— Хорошо, я буду осторожен, — пообещал Турецкий и, порывисто кивнув доктору, направился в палату.

Ганс Вольфович проводил его взглядом и задумчиво произнес:

— Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus2…

Галя лежала в постели, перевязанная бинтами, укутанная в теплый белый халат. На голове у нее была белая шапочка. Лицо Гали было бледным, как у манекена, губы посинели.

Увидев Турецкого, Галя попыталась приподняться на локте, но Александр Борисович поспешно сказал:

— Лежи, лежи!

И она обессиленно опустилась на подушку. Александр Борисович сел на стул возле кровати, ласково погладил девушку по руке и улыбнулся:

— Как ты?

— Могло быть и хуже, — срываясь на хриплый шепот, ответила Галя. — Дышать немного… трудно. А так — ничего.

— Кто это сделал?

— Хасан… — прошелестела губами Галя. — Чеченец… Он работает на Аймана.

— На Аймана? — поднял брови Турецкий.

— Да… Айман — это Селин. Помните, тот… в ресторане…

Лицо Турецкого побелело. Он шевельнул обескровленными губами, но ничего не смог вымолвить. Мсье Селин — Айман аль-Адель?! Галантный французик с безобидным лицом и повадками парижского интеллигента-ловеласа на самом деле знаменитый арабский террорист?