Но нет, все верно: дверь открыла, сразу ослепив большими босыми ступнями, гибкая дева в тореадорских брючках.

— Вы, наверное, Джейкоб Херш, — сказала она, вдобавок к ослеплению оглушив зверским южнокенсингтонским акцентом.

Одна стена гостиной обита темно-коричневой пробкой, на другой — огромное полотно Джона Братби[203], изображающее толстую тетку, сидящую на унитазе. Очередное прозрение сортирно-кухонной школы.

— Как насчет выпить?

— Да, спасибо, леди Саманта.

— Да ладно! Просто Сэм.

Элегантные кожаные пуфы — где белые, где черные, плавучими островами колыхались в море ковров из шерсти тибетской овцы. Через несколько минут дом был уже переполнен всяческими доброжелателями, и Тимоти Нэш, тощенький заморыш, похожий на мальчика из подтанцовки, снизошел до Джейка. Низкий лобик, черная подкрученная челка. Под вельветовым пиджаком футболка, линялые джинсы, парусиновые тапочки, зато атташе-кейс, которым он небрежно пустил по полу через всю комнату, от Гуччи.

— Люк о вас твердит не переставая, — сказал Нэш. — Да и я — вот честно-честно — от ваших работ на телевидении просто м-м-мешгага!

— Мешуга[204], — поправил Джейк.

В итоге послали кого-то на машине на Флит-стрит за утренними газетами. Рецензии — сплошь фанфары.

— О’кей, — заключил Люк, — можно рвать когти.

Все вышли из квартиры леди Саманты, вооружившись бутылками шампанского и сэндвичами с красной рыбой, прихваченными с кухни. Пять утра, еще темно, зимний воздух бодрит. Там и сям сквозь иней торчат ростки крокусов. Сочлененный автобус, светя фарами сквозь надетые на них щелевые заглушки, вперевалку катит по Фулэм-роуд. У мясной лавки мужик в окровавленном белом фартуке; согнулся, тащит половину говяжьей туши. Рядом газетный киоск, в нем толстая дама, щурясь от дыма зажатой в зубах сигареты, сортирует утренние издания. У Люка клонится голова, вниз-вверх, все ниже и ниже. Джейк его тычет локтем — дескать, на, держи бутылку. Они как раз огибают угол Гайд-парка, навстречу поливальные машины, окатывают водой черные мостовые.

— Мальчишками в Монреале, — вспоминает Джейк, — летом мы бегали за ними, скакали в струях воды.

— Монреаль, П.К.[205].

— П.К. у нас в Торонто значило «писать-какать».

— А ФЛП?[206]

— Фиговый Листок на Попе. А как насчет У.Г.Д.?[207]

— Уйди, Гад Дебильный!

— Ах, Герти Маккормик, где теперь твоя попка в байковый трусах с начесом?

Содержательно побеседовав, достигли места жительства Люка в Суисс-Коттидже, где, потирая руки, зажгли все газовые калориферы.

— И что мы тут делаем, в этой непонятной стране? — сам себе удивился Люк.

— Заряжаемся культурой.

— И правильно делаем, Херш!

— Эт-точно, Скотт. Давай-ка дружно — вдарим еще по шампусику, лады?

Люк вновь перечитал рецензии, на сей раз вслух, лелея в себе воспоминание о непреходящей обиде, которую испытывал в Торонто; не забывал и о закадычных врагах в Лондоне, представляя себе, как они, проснувшись, прочитают эти же газеты, и будет у них весь день бесповоротно испорчен.

— А что, теперь ты у них будешь штучка-дрючка, — сказал Джейк.

— Да ну, я м-м-мешгага. Пошли они. А свистну-ка я сюда Ханну! Вышлю ей билет до Лондона.

— Что ж, ценная мысль! — одобрил Джейк, внутренне весь вскипев. Потому что это было его мечтой. Это он собирался высвистать Ханну в Лондон в день своего триумфа.

Джейк уселся на подоконник. Внизу мимо прошла сердитая мамаша, таща за руку хнычущего пятилетнего шкета. Мальчонка упал на мостовую, она принялась его громко отчитывать. Тот заревел. Не раздумывая, Джейк с треском распахнул окно.

— Оставьте его в покое! — заорал он.

Мамаша испуганно посмотрела вверх.

— Что вы его дергаете! — сказал Джейк, опуская раму. Потом повернулся к Люку: — Ты знаешь, мне ведь уже почти тридцатник. Через два месяца стукнет тридцать лет.

Они сели завтракать. Люк плеснул водки Джейку в апельсиновый сок и, прежде чем протянуть стакан, черенком вилки размешал.

— Не все кандидаты проходят, — сказал Джейк.

— Что?

— Это Оден.

Забренчал телефон; оказалось, звонит Пол Тэнфилд. Из «Дейли мейл».

— Да, — сказал Люк. — Понятно.

Он глянул на Джейка, такого вдруг сгорбившегося, помятого и несчастного, и решил по старой памяти отдать дань когда-то заведенному у них обычаю помпезность развенчивать. Вспомнить об их общей мальчишеской ненависти к пафосу и притворству.

— Как я пишу? Обычно — м-м-м — надену, эдак, халат от Харди Эмиса[208], да и пишу, как же иначе! — сообщил он Полу Тэнфилду. — Какие у меня странности? Ну, обожаю под дождем разгуливать. Еще машину люблю босиком водить.

Джейк чувствовал, что Люк хотел этим ему потрафить, но видел и то, что игривость друга явно деланная. Тот не успел еще повесить трубку, а уже жалел о сказанном, потому что этот жест был едва ли практичен. Когда телефон забренчал снова (на сей раз звонили из «Ивнинг стэндард»), Джейк предложил Люку взять трубку в другой комнате.

Следующий звонок был из канадского новостного агентства; этих можно в расчет не принимать.

— Одну секундочку, — бросил Люк и, передавая трубку Джейку, добавил:

— Это вас, мистер Скотт.

— Нет, — сказал Джейк. — Я что-то не расположен сейчас к розыгрышам.

Голову Джейка ломило, саднило горло. У Люка жгло глаза, во всех местах чесалось.

— Между прочим, обрати внимание, — сказал Люк. — Хоккейный сезон перевалил за половину, а мы еще не заключили пари!

— Может, этот сезон пропустим?

Тут позвонил агент Люка, сообщил, что на завтрашнее утро договорился о встрече с представителями консалтинговой фирмы; потом перезвонил еще раз, добавил, что во вторник его ждут к ланчу в «Мирабели», где будет человек из «Коламбия пикчерз», а еще на студии «Юнайтед артистс» хотят, чтобы он срочно прочел какую-то книгу.