Светлана всё же наскребла каких-то куцых поручителей и снова прибежала в следком. Она была так благодарна, когда её принял Валерий Авдеевич. Почти счастлива. Он ведь и оказался вполне нормальным. Совершенно человеческим: очки, испачканный галстук, весёлые глаза. Разве что был слишком бледным. Почти синим.

Я вам клянусь, надрывно шептала Светлана. Они не могли вместе! Она же… ну, вы её видели.

Валерий Авдеевич соглашался. Сочувствовал. Говорил, что кто-то утянул. Проверяем. Вы ведь знаете, с кем она в последнее время. Запишите их, пожалуйста. И она пусть запишет.

Он намекнул, что возможен домашний арест. Но надо продемонстрировать. Надо не запираться.

Светлана говорила и говорила спасибо. Она сдерживалась, чтобы не броситься к нему обниматься. Она всех, кого вспомнила, ему переписала. А после стала ждать.

Она тогда многому верила. Первых, наверное, месяца три.

Верила ли она потом Аслану? Это было уже не надо. Она просто передала ему управление всем, потому что сама с этим управлением насмерть не справлялась. И когда Аслан сказал: нужно три миллиона двести, она не удивилась. Что-то такое и должно было. Квартира не имела значения до 4-го. А после — не стоит загадывать. Она набрала Вовку, сказала «продай». Хотя бы продай, раз больше ничего… хотя бы один раз сделай… плевать, сколько, только сейчас, слышишь?! Остальное — можешь себе.

Она сбагрила Лиле своего (Анютиного, конечно, но теперь это всё одно) старокотика Финдуса. Полосатого пирата. Всегдашнего глупыря. И ничего не почувствовала. Думала, будет рыдать. Ни слезинки.

Какая тут квартира? Телек. Вещи какие-то. «Авито», «Авито», через домовой чат. А остальное — просто бросила в квартире как есть. Покупатели заберут или выкинут. Всё равно.

Ей были не интересны эти вещи и их копеечный прибыток — Светлана знала, что основной продажи хватит на 4 октября. И тогда зачем остальное?

В редкие минуты, когда она прекращала метаться из угла в угол, доставала Анькины альбомы, открывала гуглопапки и нонстопом залипала на маленьких видео и глупых кривых фотках, где Анька такая ненастоящая, такая офигительная.

На первом свидании в СИЗО она обещала себе сдерживаться, не плакать, излучать уверенность. И не смогла. Анька была — другой совсем человек. Половина человека. Одна затравленная восьмая. Чудовищные обломанные ногти. И нейродермит опять полез. Причитала, ревела, заговаривалась. Просила что-нибудь сделать.

Светлана тут же побежала умолять следователя. И потом ещё бегала раз восемь. Или девять. Или сколько.

Анька всё подписала: что мост в «Майнкрафте» — подготовка. Что группа обсуждала коррупцию — из-за «чёрного неба», и кто конкретно говорил, что «власть надо свалить». Что они ездили на стрельбище, хотя она сказала, что никуда не ездила и вообще такого не знает. Подпиши, сказала ей Светлана, всё равно подпиши.

А после адвокат пошёл на апелляцию по мере пресечения. И ничего. А потом ещё раз — учитывая состояние. Ничего. Следствие против.

Не получилось, вздохнул Валерий Авдеевич, дело слишком резонансное.

Вы же обещали, сжала кулаки Светлана, вы же обещали!

Её вывели.

Аслан объяснил, что у него надёжный выход на судейских. Будет подписка вместо СИЗО, и тогда можно отойти за периметр. Пусть. Света, конечно, была не против. Света была за. Она только не знала, как это — отойти, но ей теперь было и не надо. Пусть Аслан и его связные упыри заберут всё подчистую, не жалко. Только пусть отдадут.

Отдайте!

Она шла-шла по Мира и вдруг ткнулась в витрину какого-то магазина. В слёзы. В беспросветное бессилие. В верните, пожалуйста, обратно! Господи, верните!

Не заметила, как уронила сумку и сползла почти на самый тротуар.

Подбежала женщина. И ещё одна. За руки. На скамейку. Что с вами? Мы сейчас «Скорую». Светлана тупо смотрела на чужие лица сквозь слёзы и, наконец-то, подступающую волну таблеточного онемения. Жалко, что врачам придётся с этим… у них и так достаточно…

Через несколько дней она обнаружила себя в предбаннике следкома. К ней подходили/подбирались/подползали какие-то здешние гады.

— Позовите кого-нибудь главного, — потребовала Светлана.

Не позвали. Мрази, очень спокойно сказала она, вы понимаете, что она — девчонка? Что я вас зубами? Каждого второго? До самой своей смерти. Вы люди вообще? Скривились: скажите спасибо, что никто не хочет. Без задержания, но забирает пусть кто-то из близких. Светлана расхохоталась, срываясь в кашель, а из него снова проваливаясь в хохот — следкомовская сучка даже отдёрнула себя в сторону. Бережётся.

Она позвонила Аслану.

— Зачем же вы, Света? — укоризненно спросил Аслан. — Так же можно всё испортить.

Она врезала ему по зубам. Кажется, не очень сильно. Извинялась потом долго.

А когда 4 октября в суде эта страшная, кошмарная, птичья тётка сказала: «БЕЗ ИЗМЕНЕНИЯ», Света на секунду представила, как разбивает лицо Аслана чем-нибудь тяжёлым. Как его нос и глаза проваливаются в сплошную кровавую воронку, как тело конвульсивно дёргается и начинает крениться в сторону. А что дальше — представить не успела, всё просто выключилось.

Потом она зачем-то оказалась в машине рядом с всё ещё живым Асланом. Они ехали к Спартаку, которого убить тоже не было возможности. Кто-то справился раньше: вспорол связного с судейскими, как обивку матраса. И пальцы отнял. Зачем только?

Светлана смотрела на мёртвое искромсанное тело, из которого лезла кровавая «вата», и понимала, что это самое последнее, что осталось. Квартира, деньги, надежды, 4-е — они валяются здесь же, на полу.

Аслан ещё пробовал её куда-то вести, а потом везти, но его самого постепенно тоже не стало. Светлана вышла из машины и потерялась.

Всё кончилось. Всё — в самом что ни на есть окончательном, заключительном смысле. Она пошла по Металлургов куда глаза глядят. А они никуда и не глядели.

Светлана не плакала и даже перестала сама с собой разговаривать с прокурорскими интонациями. Она только бесконечно мотала головой, как будто не могла отогнать какую-то надоедливую мысль. Но никаких мыслей тоже не было. Она свернула в случайный переулок и села на холодные разбитые ступеньки. Светлана не думала уже с них вставать. Она не думала.

Неизвестно, как они её нашли. Наверное, по телефону. Каждый раз в следкоме она сдавала при входе аппарат, так что подсадить в него что-нибудь внимательное было не так трудно.

Из остановившейся чёрной машины, разрезанной напополам сине-буквенной полосой «…льная служба безопасности», вышли две женщины, даже почти девушки. Они бы определённо были девушками, если бы не старушечье выражение лиц, глубоко прорезанные вниз уголки губ.

Светлана сидела на ступеньке и смотрела не столько на приближающихся, сколько на