Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я заметил, что старик все время прижимает лодку к берегу, крутит и так и этак, стараясь идти по мелководью. Берег был крутой, но весь в выступах — можно выскочить, коли что. Скалы смяты гармошкой, словно кто-то бросил здесь кипу толстых журналов, а они окаменели и обросли зеленью. Примостившиеся на скалах деревья простерли ветви далеко над водой, и мы бросками, по-рыбьи, шли сквозь тенистый туннель, спугивая то зимородка, который голубым метеором проносился перед самой лодкой, то бородатую ржанку — она улетала вверх по течению, глупо хихикая про себя и задевая лапами воду. По бокам клюва у нее нелепо болтались длинные желтые сережки.
Выйдя из-за поворота, мы увидели на той стороне, в трехстах ярдах, белую, как бы гофрированную песчаную отмель. Старик облегченно крякнул и быстрее заработал веслом.
— Совсем немного осталось, — весело заметил я, — никаких гиппопотамов не видно.
Не успел я это сказать, как камень в пятнадцати футах от лодки вдруг поднялся из воды и удивленно воззрился на нас выпученными глазами, пуская ноздрями струйки воды, будто маленький кит.
К счастью, наша доблестная команда не поддалась панике и не выскочила из лодки, чтобы плыть к берегу. Старик со свистом втянул в себя воздух и резко затормозил веслом. Лодка вильнула вбок и остановилась, вспенивая воду. Мы смотрели на гиппопотама, гиппопотам смотрел на нас. Он явно удивился больше, чем мы. Надутая розово-серая морда лежала на поверхности реки, как отделенная от тела голова на спиритическом сеансе. Огромные глаза изучали нас с детским простодушием. Уши дергались взад и вперед, словно зверь махал нам. Глубоко вздохнув, он приблизился к нам на несколько футов все с тем же наивным выражением на морде. Вдруг Огастин взвизгнул так, что все подскочили и едва не опрокинули лодку. Мы сердито зашикали на него, а зверь продолжал смотреть на нас все с такой же невозмутимостью.
— Да вы не бойтесь, — громко сказал Огастин, — это самка.
Он выхватил из рук старика весло и стал шлепать им по воде, брызгая на гиппопотама. Зверь широко разинул пасть. Обнажились такие зубищи! Кто не видел, просто не поверил бы. Внезапно, без каких-либо видимых усилий, огромная голова ушла под воду. Несколько секунд ничего не было видно, но мы не сомневались, что чудовище рассекает воду где-то под нами. Потом голова снова вынырнула — на этот раз, слава богу, в двадцати ярдах выше по течению. Гиппопотам опять выпустил две струйки воды, призывно помахал ушами и скрылся, чтобы через секунду показаться вновь еще дальше от нас. Старик буркнул что-то и отобрал весло у Огастина.
— Огастин, что за безрассудство такое? — спросил я, стараясь говорить резко и строго.
— Сэр, этот ипопо был не самец… это самка, — объяснил Огастин, обиженный моим недоверием.
— Откуда ты знаешь? — требовательно вопрошал я.
— Маса, я всех здешних ипопо знаю. Это самка. Если бы это был самец ипопо, он бы сразу нас сожрал. А это самка, она не такая злая, как ее хозяин.
— Да здравствует слабый пол, — сказал я Бобу.
Тем временем старик, стряхнув оцепенение, пустил лодку стрелой через реку, и она врезалась в гальку. Мы выгрузили снаряжение, попросили старика подождать нас и зашагали к логову питона.
Тропа шла через старый огород, где лежали огромные гниющие стволы поваленных деревьев. Между этими великанами выращивали маниоку, потом землю оставили под паром, и тотчас всю расчистку сплошным покровом затянули колючие кустарники и вьюнки. Такие заброшенные расчистки всегда полны всякой живности. Пробиваясь сквозь густые заросли, мы видели кругом множество птиц. В воздухе серо-голубыми пятнышками на зеленом фоне парили маленькие красивые мухоловки, вокруг притаившихся во мраке, оплетенных вьюнками пней бойко прыгали, отыскивая кузнечиков, какие-то птички, поразительно похожие на наших английских зарянок. Впереди с земли поднялась пестрая ворона и тяжело полетела прочь, предостерегая всех хриплым криком. В гуще колючего кустарника с россыпью розовых цветов, над которыми жужжали большие голубые пчелы, нас встретил каскадом нежных рулад дрозд. Некоторое время тропа извивалась среди влажного и душного кустарника, но он вдруг кончился, и мы вышли на окутанный трепещущим маревом золотистый луг.
Хороши на вид эти луга, но ходить по ним не очень-то приятно. Трава была жесткая и колючая, и росла она кочками, которые, словно западня, подстерегали невнимательного путника. Там, где свет солнца падал на выходы серого камня, миллионы чешуек слюды искрились и слепили глаза. Палящие лучи жгли нам шею и, отражаясь от блестящей поверхности камня, обдавали лицо жаром, как раскаленная печка. Обливаясь потом, мы брели по этим пронизанным солнцем просторам.
— Надеюсь, у рептилии хватило ума скрыться в нору в таком месте, где есть хоть немного тени, — сказал я Бобу. — На этих камнях можно зажарить яичницу.
Огастин — он бодро топал впереди, и его алый саронг весь потемнел от пота — повернул ко мне покрытое испариной лицо и осклабился.
— Жарко, маса? — участливо спросил он.
— Ага, очень жарко, — ответил я. — Далеко еще идти?
— Нет, сэр, — сказал он, показывая вперед. — Вон там… Маса не заметил человека, которого я оставил сторожить?
Я проследил за его указательным пальцем и увидел поодаль участок, где при каком-то древнем катаклизме породы были подняты и смяты, будто простыня, и образовалась низенькая гряда, пересекающая саванну. На макушке гряды под лучами солнца терпеливо сидели два охотника. Заметив нас, они встали и приветственно замахали грозными копьями.
— Он там, в норе? — с тревогой крикнул Огастин.
— Там, там, — донесся ответ.
Когда мы подошли к гряде, я сразу понял, почему питон решил занять оборону здесь. Поверхность скал была иссечена множеством сообщающихся мелких пещерок, отполированных водой и ветром, а так как они слегка уходили вверх, обитатели могли не опасаться, что их затопит во время дождей. Устье каждой пещерки было около восьми футов в ширину и трех в высоту. Для змеи вполне достаточно, хотя и маловато для большинства других животных. Догадливые охотники спалили всю траву кругом, надеясь выкурить рептилию. Змея не обратила на дым никакого внимания, зато мы теперь очутились по щиколотку в золе и мягком пепле.