Психиатр покачал седой головой, повернулся ко мне и с осторожной улыбкой ответил:

— Нет, что вы, это было бы невозможно. Их бы сразу убили. Разные подростковые культуры в данном случае сработали бы как вещество с антивеществом. Своих ровесников подростки из колонии воспринимают как соперников и обязательно уничтожают, если есть такая физическая возможность, так заведено у всех хищников.

Олег Меерович вынул из микроволновки тарелку с тушенкой и ветчиной и поставил передо мной. Свою тарелку он поставил рядом, сел, вручил мне вилку и неожиданно спросил:

— Антон, я заметил, что вы совершенно не комплексуете из-за своего небольшого роста и веса. Меня как психиатра это чрезвычайно занимает. Разве вы не испытывали в жизни проблем с дискриминацией поросту?

Я опешил от этих странных, неприятных вопросов и молча уставился на деда, совершенно не понимая, куда он клонит.

Олег Меерович вздохнул:

— Простите, если допустил бестактность. Дело в том, что в свое время я защитил кандидатскую диссертацию, где рассматривал подобные комплексы как особую поведенческую реакцию. Но вы, простите,своим поведением опровергаете мои выводы. Меня это расстраивает. Но, разумеется, не в личном смысле,конечно, а в сугубо научном, — немедленно поправился он.

Я пришел в себя, налил в стакан водки и поднял его повыше, показав психиатру:

— А какие у вас были выводы?

Дед покачал головой:

— Судя по всему, неверные. Ну ладно, не хотите отвечать — не надо…

Я выпил и задумался. Конечно, в моей жизни всякое бывало — в том числе и качественные поведенческие реакции, о которых упомянул психиатр. Господи, как меня только качественно не били на протяжении моей жизни — и втроем, и впятером, а в армии, помнится, даже целым взводом обкуренных узбеков.

Но я всегда вставал, даже если следующая плюха роняла меня обратно. Я все равно вставал, даже если потом опять приходилось падать. Помнится, смешнее всего получилось даже не с узбеками, а с родными, бляха-муха, славянами, в парке Челюскинцев чертову уйму лет тому назад.

Мне было четырнадцать лет, и я был один, и вокруг была ночь, потому что я пошел доказывать себе, что смогу в одиночку пройти через парк, и мне будет ни капельки не страшно.

Мне стало ужасно страшно, едва я увидел темную полосу деревьев за трамвайной линией, которую мне предстояло перейти. Но я пошел, потому что привык делать то, что решил. И еще потому, что обещал совершить этот подвиг одной девочке из параллельного класса. Где она сейчас, эта девица? Я ведь даже имени ее не помню…

Разумеется, в парке меня встретили — их было человек десять, и им было ужасно смешно, что такой маленький пацан, шкет, как они меня обзывали, осмеливается материться и махать кулачками в ответ на пока еще не болезненные, но унизительные шлепки по лицу.

Потом, когда я удачно попал с левой ближайшему весельчаку точно в глаз, удары пошли настоящие. Меня спасло совершенно случайное обстоятельство — поднимаясь с асфальта в совершеннейшем бреду, я снова засветил кулаком в глаз уже другому весельчаку и здорово повредил, едва ли не выбил.

И тогда остальные просто поверили, что время работает на меня — рано или поздно я выбью глаз каждому из них, сколько бы раз мне ни пришлось перед этим упасть на асфальт.

И они убежали. Я стоял, скорчившись от боли, и орал им вслед, кто они такие, но вся эта ватага случайных гопников удирала от меня не оглядываясь.

Я перешел тогда парк дважды — туда и обратно, будучи не уверен, что сумею повторить этот фокус. Еще меньше я был уверен в том, что на меня тогда напали лишь потому, что я был невелик размерами. Главная причина, конечно, в другом — я был один и без оружия.

Зато всякий раз с тех пор, когда мне доводится слышать о победе разума над силами природы, я вспоминаю именно тот эпизод. Но как объяснишь те эмоции психиатру?

— Какие еще комплексы? Что это вообще за наука такая, психиатрия? — с вызовом спросил я, накалывая вилкой кусок ветчины.

Олег Меерович деликатно помалкивал, вяло ковыряясь в своей тушенке.

Тут как раз явились оба наших грузчика, и я взглянул на часы — было два часа ночи.

— Пятьсот коробок сделали, — выдохнул Палыч, уронив свое мускулистое тело на диван рядом со мной.

Васильев плюхнулся по соседству и молча протянул руку, в которую я понятливо вложил ополовиненную мной бутылку водки.

— А сколько там всего коробок? — светским тоном осведомился Олег Меерович, цепляя на вилку очередной кусочек мяса.

— Тысяча сто, — ответил Игорь, трагически подняв брови, а потом еще поведя носом в сторону наших тарелок.

— Все готово, — тут же отозвал.ся на это движение дед. — Ваши тарелки в печке, только кнопочку нажмите, а потом забирайте.

Палыч посмотрел на Васильева, но тот был занят — блаженно улыбаясь, лакал водку прямо из горлышка. Тогда Игорь шумно засопел, встал с вызывающим кряхтеньем, сделал целых два шага к микроволновке, нажал там на кнопочку и быстро вернулся на диван, а потом, укоризненно разглядывая Васильева, спросил:

— Я, бляха-муха, тебе еще и ужин должен готовить?

Васильев даже не шелохнулся, и тогда Игорь повернулся ко мне:

— Тошка, ты не переживай: спирт в коридорах мы не оставим. Мы сейчас быстренько пожрем и закидаем все остальное в подвал.

Я равнодушно кивнул, доедая свою тушенку. Было понятно, что за мое согласие остаться здесь с детьми эти двое способны на любые подвиги.

— Не волнуйся, в смысле денег все остается как договаривались, — вдруг снова вскинулся Палыч, с тревогой вглядываясь в мое лицо. — Мы все получаем по тридцатке за доставку и еще двадцатку премиальных.

Ты — тоже. Никаких проблем, понимаешь?..

Я с фальшивой любезностью улыбнулся ему и, отобрав у Васильева бутылку, налил себе еще водки.

— А что, Олег Меерович, не покарают ли нас боги психиатрии, скажем, за неумеренное пьянство? — Я демонстративно, с шумом, прихлебнул из своего стакана.

— Человека карают только те боги, в которых он верит, — ответил дед, строго глядя на меня.

Я улыбнулся им всем, даже Васильеву:

— Да ладно, не переживайте вы так за меня, орлы! Прорвемся.

— А никто и не переживает, — сказал Палыч, забирая обе тарелки из микроволновки. При этом у него откровенно дрожала правая рука и нервно подрагивала щека под левым глазом.

Похоже, коробки были и впрямь тяжелые.

Палыч и Валера собрались утром, едва рассвело. Спать им довелось меньше трех часов — последние сто коробок в подвал не влезли, и их пришлось таскать на крышу. Еще (видимо, в качестве бонуса) они вытащили начавший пованивать труп Гришани из дворницкой и унесли куда-то за пределы двора, к трансформаторной будке или даже дальше.