на Палатинском холме. Погода была намного теплее, чем накануне.

Мой дорогой друг, всегда дородный, стал тяжелее, чем я когда-либо е видел егораньш; его лицо, всегда румяное, стало угрожающе ярким. Его оранжевые кудри вяло свисали на лоб, а дыхание, даже в состоянии покоя, было слегка затрудненным. Прошло около четырнадцати лет с тех пор, как я впервые встретил его; время начало сказываться на нем. Меня поразило, что обильный обед, подобный тому, который накануне накрыл Лукулл, уже не так произвел впечатление на Луция Клавдия

– Ты не пробовал вишни Лукулла? – удивился я.

– Ни разу! Я слышал о них, конечно, и о том, насколько прекрасны его дом и сад; но меня туда еще не приглашали. Представь себе! Гордиан сыскарь превзошел меня в социальном статусе! На самом деле я весьма завистлив. Но с другой стороны, я никогда не чувствовал себя по-домашнему в разрозненном интеллектуальном кругу братьев Лукуллов; вся эта художественно-философская болтовня скорее отталкивала меня от блюд ивина. И все равно последние дни я редко покидаю дом. Носильщики жалуются, что я стал слишком тяжелым для них, чтобы носить меня вверх и вниз по Семи Холмам.

– Они так сказали!

– Возможно, не вслух, но я слышу их стоны и ворчание. А теперь, когда наступила теплая погода, уже слишком жарко, чтобы выходить на улицу. Я расположусь в тени этой смоковницы и останусь здесь до осени.

– А как насчет твоего этрусского поместья? Ты же любишь бывать там летом.

Он вздохнул.

– Я собираюсь отдать его тебе, Гордиан. Хочешь заняться фермерством?

– Не будь смешным! Что я знаю о сельском хозяйстве?

– Тем не менее, ты постоянно жалуешься на трудности городской жизни. Возможно, я оставлю ферму тебе в завещании.

– Я тронут, Луций, но ты, вероятно, переживешь меня лет на десять. – хотя я сказал это легко, но почувствовал укол беспокойства, что если Луций заговорил о завещании, он чувствовал себя довольно плохо? – Кроме того, ты поменял тему. Я надеялся, что ты расскажешь мне немного больше о Лукулле.

Луций Клавдий всегда был источником сплетен, особенно когда речь заходила о движущих силах и потрясениях правящего класса.

Его глаза лукаво блеснули.

– О, дай подумать. Ну, во-первых, мне показалось, будто Катон что-то замалчивает в вопросе об отце Лукулла и его скандальном конце.

– Да, меня это тоже заинтересовало, – дважды на банкете я заметил тень на лице Лукулла: сначала, когда Архиас читал свои строки о пленении одноглазого Вария, а затем еще раз, когда Катон рассказывал об отце Лукулла. – Кажется довольно странным, что старший Лукулл был отправлен в ссылку просто потому, что его кампания против восстания рабов на Сицилии застопорилась.

– О, его проступок был гораздо серьезнее, чем просто проигрыш в битве или двух! Когда Сенат отозвал старшего Лукулла от командования, его последующее поведение было непростительным - и совершенно необъяснимым, по крайней мере, для тех, кто знал его, потому что старший Лукулл всегда был образцом честности и уравновешенности. Видишь ли, когда его отозвали то, вместо того, чтобы благородно оставить преемнику свои припасы, карты и информацию о противнике – старший Лукулл вместо этого все уничтожил. Испортил оружие, сбросил запасы еды в море, даже сжег карты и записи о передвижении войск. Это было очень странно, потому что он никогда не был злобным; он скорее был больше похож на своих сыновей, и ты видел, насколько они оба приятны и спокойны. Это одна из причин, по которой его наказание было столь спорным; многие из его друзей и союзников здесь, в Риме, просто отказывались верить, что старший Лукулл поступил настолько опрометчиво. Но доказательства были неопровержимы, и суд единогласно осудил его за злоупотребления и отправил в ссылку.

– Сколько лет было его сыновьям в то время?

– Они были еще мальчиками. Нашему Лукуллу, вероятно, было не больше десяти лет.

– Суд над отцом, должно быть, был для него ужасным испытанием.

– Я уверен, что это было так, но в конце концов он использовал это в своих интересах. Вместо того, чтобы отстраниться от мира со стыда или горечи, став достаточно взрослым, Лукулл откопал немного грязи на человека, который преследовал его отца, и привлек того к суду. Все знали, что это преследование было мотивировано местью, но многие люди по-прежнему тепло относились к изгнанному Лукуллу и гордились тем, что его сын проявил такую настойчивость. Обвинение провалилось, но Лукулл заработал приличную репутацию.

– Понятно, а что еще скажешь?

Луций Клавдий хмыкнул и кивнул.

– Посмотрим, что еще я могу рассказать тебе о Лукулле? – он задумался на мгновение, затем озорной блеск снова сверкнул в его глазах. – Ну, раз уж ты не хочешь обсуждать мою последнюю волю, то давай поговорим о последней воле Лукулла. Не думаю, что эта тема поднималась во время разговора?

– Завещание Лукулла? Нет.

– Естественно, хотя у всех на уме была одна вещь, о которой никто не упомянул!

– Расскажи мне об этом.

– Судя по всему, очень долго Лукулл не составлял завещание; он один из тех людей, которые считали, что будут жить вечно. Но только в прошлом месяце он составил завещание и отдал копию на хранение весталкам. Когда богач, вроде Лукулла, пишет завещание, это уже новость.

– И, как ты только умудряешься быть в курсе подобных новостей? И что в том завещании? – я удивленно покачал головой. Как удавалось Луцию Клавдию, не покидающему своего дома, так много знать о тайной жизни города?

– Что ж, в нем всего лишь то, чего и следовало ожидать, особых сюрпризов нет. Главным наследником утвердили его любимого младшего брата Марка, и его также назвали опекуном сына Лукулла, если ребенок, которого ждет Серивилия, будет мальчиком; если родится дочь, то ребенок останется на попечение матери и ее семьи, то есть ее дяди Катона, я полагаю.

Я кивнул: мое предположение о беременности Сервилии оказалось верным.

– А Сервилия? Что скажешь о ней?

– Ах! Как ты, возможно,