— Ты очень льстишь мне, Фидий, — сказала Аспасия.

— Конечно, льщу. Но кому бы я мог ещё это сказать? Никому. Только тебе. Здесь десятки плотников, гончаров, медников, каменотёсов, красильщиков золота, размягчителей слоновой кости, художников, эмалировщиков, гравёров, скульпторов, каменщиков — все они приветствуют тебя, когда ты поднимаешься на Акрополь, как могли бы приветствовать Афину, как если бы всё, что здесь делается, делалось для тебя. И благодаря тебе.

— Я уже жалею о том, что спросила тебя, хорошо ли я делаю свою работу.

— Ты хорошо делаешь свою работу. Правда, Менон? — спросил Фидий своего помощника, который, пока Фидий лепил фигурки, месил для него глину.

— Это правда, — ответил Менон, маленький и юркий человек с чёрной бородой, за которой пряталось едва ли не всё его лицо. Казалось, будто он облил бороду смолой.

Отвечая Фидию, Менон посмотрел на Аспасию с наглостью, присущей маленьким и неказистым людям, для которых красивые и ладные женщины почти недоступны.

— Это правда, — повторил он, — все приветствуют Аспасию, жену Перикла, нашу богиню. — И облизнулся, будто у него пересохли губы.

— Можно ли будет в статуе Афины узнать меня? — спросила Аспасия, когда Менон вышел из мастерской с чашей для замеса глины.

— Ты узнаешь, — ответил Фидий. — У неё будет твоё лицо, губы, нос, щёки, абрис, линии. Да, ты сможешь узнать себя. Потому что ты знаешь, как я отношусь к тебе: у статуи будет не только твоё лицо, на нём можно будет увидеть моё отношение к тебе — восхищение, преклонение, обожествление. Да, все увидят обожествление — и это не даст им разглядеть тебя. Ты узнаешь себя, другие — нет. Ты спросила об этом, боясь, что и другие узнают тебя?

— Да, — коротко, ответила Аспасия. — И так уж болтают, что ты лепишь Афину, глядя на меня. Тут сходство опасно.

— Я уверен, что, если есть Афина, она похожа на тебя: боги посылают на землю свои образцы и наделяют их славной судьбой. У моего Зевса Олимпийского тоже есть образец, я нашёл его в Лакедемоне, он царь. И ты, в сущности, царица. Разве не так?

— Если Перикл царь.

Вернулся Менон, принёс глину, вывернул её из чаши на месильную доску, пришлёпал ладонями. Пока он был в мастерской, Аспасия и Фидий молчали. Разговор, который они вели, не предназначался для чужих ушей. Но как только Менон снова вышел, Фидий сказал:

— Посмотри внимательно на щит, который я дам Афине, он у той стены. — Фидий указал рукой на огромный бронзовый щит, прислонённый к северной стене и хорошо освещённый падающими на него из окон лучами. — Не узнаешь ли ты там, среди изображённых на нём лиц, знакомых тебе людей?

— Мне надо для этого подойти поближе к щиту.

— Подойди, разомнись. Ты стоишь неподвижно уже два часа. Пройдись.

Аспасия подошла к щиту, долго рассматривала его, потом провела по нему рукой, как бы стирая с изображений пыль, и сказала:

— Об этом никто не должен знать.

— Конечно, — согласился Фидий и спросил: — Но я имел право сделать это? Периклу и мне Афина будет обязана тем, что в Парфеноне появится её величественное изваяние. Наши лица — лишь на её щите, которым она прикрывает себя и наш славный город. Я имел право сделать это?

— Да, — сказала Аспасия, возвращаясь на прежнее место — к деревянной колонне. — Никому не говори об этом. А когда мы умрём, пусть все узнают, чьи лица ты запечатлел. Сделаем так.

— Хорошо, сделаем так. Но ты вдруг заговорила о смерти. Смотри, я старый и не вспоминаю о ней. А ты, такая молодая, вдруг вспомнила, — сказал с упрёком Фидий. — Тебе ещё долго жить. Хотя статуя, конечно, переживёт нас. Вот странно: мёртвые тела долговечны, как бессмертные боги. Только в мёртвом камне и металле мы можем обозначить бессмертие богов. Как странно, не правда ли? Я думал: почему нам не позволено родить человека, мальчика или девочку, подобного богам? Не каждому, конечно, но тому, кто думает, познает, достигает высот в стремлении к совершенству. Вот бы ему и дать право родить бога. Или самому стать богом. Это была бы истинная награда за труды. Впрочем, пусть боги рождают богов. Но зачем тогда они придумали нас? Чтобы мы создавали истуканов из камня и металла?

— Не кощунствуй, — сказала Аспасия. — Ты провёл почти всю жизнь рядом с образами богов и вдруг говоришь такое.

— Ладно, не буду, — пообещал Фидий. — Хотя я уверен: ты могла бы родить бога, у тебя для этого всё есть: ты умна, красива лицом и изящна телом, сильна и здорова, озабочена общим благом и воплощением прекрасного.

— Я хочу родить мальчика, похожего на Перикла, — сказала Аспасия. — И назвать его Периклом. Мне будет жаль, если уйдёт этот Перикл и не окажется другого Перикла, который мог бы повторить нынешнего и, может быть, превзойти его в славе.

— Охо-хо, — вздохнул Фидий. — Ты так любишь мужа. Я завидую его счастью. Конечно, роди мальчика. И назови его Периклом. Это хорошее имя. Попросите Артемиду — она вам поможет. Может быть, уже сегодня же, — улыбнулся Фидий.

Аспасия спросила:

— Нужны ли тебе другие натурщицы? На задуманном тобою фризе, который опояшет Парфенон, будет так много людей: юных всадников, стариков, метэков, данников и девушек, идущих в день Великих Панафиней поклониться богине и несущих ей дары. Юношей и стариков ты найдёшь сам. А девушек?

— Ты хочешь мне помочь?

— Многие девушки и женщины почли бы за честь позировать для тебя. Хорошенькие девушки есть у Феодоты, ты знаешь. К тому же среди моих знакомых найдутся настоящие красавицы. Жена стратега Мениппа кажется мне очаровательной...

Разговор Фидия и Аспасии прервал Софокл, глава коллегии гелленотамов, распоряжавшейся общественной казной, куда стекались деньги из всех союзных городов. Коллегия строго следила за расходованием средств, отпущенных на строительство Парфенона, а глава её всегда присутствовал при раздаче денег строителям.

— Все довольны, мы платим щедро, — сказал Софокл. — Строители получают больше, чем архонты и пританы. Как бы мы не избаловали их. Ты уж следи за тем, чтобы они работали усердно, — посоветовал Софокл Фидию. — Хотя, должен признать, работа кипит.

— Будешь ли платить мне? — в шутку спросила Софокла Аспасия. — Я тоже работаю.

— Тебе — слава, — ответил Софокл. — Кстати, Сократ отказывается брать деньги за своих харит. Говорит, что согласится взять лишь тогда, когда ты, Фидий, одобришь его работу. «А пока мне довольно и того, — говорит, — что я дышу одним воздухом с Фидием». Я сказал ему, что надо не только дышать тем же воздухом, что и Фидий, но и есть сыр и лепёшки, которые ест Фидий. Он оценил мои слова, но деньги не взял, угостил меня своей ячменной лепёшкой, которая, кажется, твёрже камня.

— Отдашь его деньги мне, — предложила Аспасия. — Из моих рук он не откажется принять.

— Из твоих рук даже яд покажется мёдом, — сказал Софокл, смеясь: старикам позволено говорить комплименты, которые из уст юношей могут показаться чрезмерными. — Ах, если бы деньги, которые мы теперь раздаём по Новому закону архонтам, пританам, гелиастам и другим магистратам, раздавала ты — серебро показалось бы им золотом.