– Мы ведь вам говорили, ваша светлость, – сказала Веточка, – Древний закон сколько дает, столько и отбирает.

Я кивнула.

– Скажем, вы – юная дева, – продолжала она, – и наверху, в вашем мире, свирепствует чума. Смерть косит всех подряд. На ваших глазах умирает отец, тело матери раздувается и чернеет, маленький братец сгорает за считаные часы. Вы хороните своих близких, одного за другим, в мерзлой земле и спрашиваете себя, куда они уходят. В рай или в какое-то менее приятное место? И вот вы загадываете желание – это именно желание, а не молитва, – никогда и ни за что не разделить их судьбу. Вы желаете спрятаться так далеко, чтобы длань Смерти до вас не дотянулась.

Девушка-подменыш протянула мне руку, и я взяла ее. Это было худенькое, болезненного вида существо с заостренными ушами и зубами.

– Осторожно, они кусаются, – предупредила Колютик.

От моего прикосновения девушка словно ожила: исчезла мертвенная бледность щек, на смену нездоровой худобе пришли стройность и томная грация, измученное лицо приобрело хищное выражение. Существо сделало глубокий вдох, и мне показалось, что вокруг стало темнее. Я отдернула руку. Колютик хихикнула.

– Или, к примеру, представьте, что вы – юноша, – повествовала Веточка дальше, – младший из двоих братьев, чья красота славится на всю деревню. Ваша матушка тоже некогда была ослепительной красавицей, но время ее не пощадило. Она одевается в платья, едва ли приличествующие возрасту, пудрит и румянит лицо. Ваша старшая сестра вышла замуж за достойного человека и счастлива в браке, но однажды она заболевает оспой, и болезнь навсегда обезображивает ее лик. После этого случая вы смотрите в зеркало и загадываете желание: навсегда сохранить красоту и молодость.

– Как грустно, – пробормотала я. – Стать заложником собственных желаний… – Я по себе знала, каково это, нередко раздираясь той же мукой.

– Надо же, какие мы жалостливые, – осклабилась Колютик. – Не стоит жалеть этих глупцов, они сами навлекли на себя страдания. Все вы, смертные, одинаковы.

– Они могут выходить наверх?

– Нет.

– Тогда как… – я запнулась, не найдя в себе сил произнести имя брата.

Колютик фыркнула, а Веточка уставилась на меня круглыми гоблинскими глазами, полными бездонной черноты. Прочесть что-либо в них было невозможно, однако она поняла мой невысказанный вопрос. – Когда те люди загадывали желания, ими двигало себялюбие. Твое желание бескорыстно.

Я предпочла не углубляться в эту неприятную тему. Охваченная внезапным беспокойством, поднялась на ноги.

– Идем.

– Куда, ваша светлость? – осведомилась Веточка.

– Куда-нибудь, – пробормотала я. – Все равно, куда.

Меня одолевали скука и отчаяние. Хотелось вывернуться из собственной шкуры, хотелось орать, визжать, крушить, ломать и рвать все подряд. Однако крик был прочно запечатан в моей груди, и я не могла позволить себе выпустить его наружу.

– М-м-м-м, – послышалось над ухом. Я отпрянула, увидев за плечом физиономию Колютика. Она забралась на камни и, нависнув надо мной, глубоко вдыхала, будто наслаждалась ароматом изысканного парфюма. – Какие сильные эмоции, – урчала она себе под нос, – сколько огня, сколько тепла!

– Прочь! – Я отпихнула гоблинку, и она кубарем покатилась со скалы под скрипучий смех Веточки.

Этот смех привлек внимание подменышей. Они перестали бросать камушки и плавно заскользили ко мне, гибкие и безмолвные. Несмотря на вполне человеческую внешность, каждого из них отличала особая, не свойственная людям грациозность.

По мере приближения они менялись. Лица оживились, движения приобрели бо́льшую естественность. Я двинулась навстречу. Их черты, одновременно чужие и знакомые, напоминали мой же облик. Меня тянуло к ним, я хотела быть среди них, как будто они мне родня.

Один из подменышей, молодой мужчина, совсем юнец, взял мою ладонь и зарылся в нее носом. На душе у меня потеплело, появилось желание обрести покой в объятьях этого юноши, прижаться к нему, как я прижалась бы к Кете или Йозефу. Подменыш даже чем-то походил на моего брата: те же высокие скулы и резко очерченный подбородок, тот же овал лица. Неожиданно он цапнул меня за палец.

– Ай! – воскликнула я. Юнец ухитрился прокусить кожу; из раны выступила кровь.

– А я предупреждала! – злорадно хохотнула Колютик.

Вслед за ней захихикали и подменыши. Этот смех, звучавший как смех единого организма, рассыпался на мириады осколков, каждый из которых эхом отразился от стен грота, и все это вместе слилось в издевательскую какофонию. Юнец слизнул с ладоней мою кровь.

Длинные, похожие на паучьи лапки, пальцы обвились вокруг моих щиколоток, точно ползучие побеги. Веточка. Ее черты исказило болезненное выражение – смесь голода и сожаления. Нет, подумала я, только не Веточка, только не она.

Гоблинка и подменыш вплотную приблизились ко мне, влекомые запахом моей крови, будто мотыльки, слетевшиеся на пламя свечи. Накал моих эмоций, моя жизненная сила – вот что подпитывало их, давало им силы. Я принялась брыкаться, пытаясь стряхнуть цепкие пальцы, но они липли ко мне сильнее репьев.

– Перестаньте, – взмолилась я, – пожалуйста, перестаньте.

Однако разум покинул их, черные матовые глаза остекленели в голодном угаре. Я попыталась отлепить пальцы Колютика от моей юбки и вывернуться из хватки Веточки, но обе вцепились в меня насмерть. Притянутые невидимыми волнами страха, которые я испускала, из мрака бесшумно возникли другие гоблины. Вот оно, думала я, вот как я погибну. Умру в безвестности, не дождавшись исполнения моей музыки. Умру, разорванная на части сотней безжалостных рук.

Прилив ярости вернул мне силы. Над страхом и паникой проступила ясность. Прозрение. Нет, это не моя смерть. Если мне суждено умереть, то не так позорно. Я сама выберу, как умирать. Разве я не Королева гоблинов? Обитатели Подземного мира подчиняются моей воле.

Довольно.

Мое слово – закон. Гоблины оцепенели, покоряясь моему желанию, произносить которое вслух не было необходимости. Отныне будет так. Я расшвыряла гоблинов: они просто валились там же, где стояли. Пылая злостью, я нарочно наступала им на пальцы и слышала хруст тонких косточек под ногами. Уродливые физиономии искажались от боли, и эта боль доставляла мне наслаждение. Пусть боятся меня, пусть не смеют посягать на мою особу.

Мой гнев был направлен не только на гоблинов, а вообще на всех и вся. На Короля гоблинов. На маэстро Антониуса. На отцовскую снисходительность. На скучающее выражение Йозефа всякий раз, когда я уходила заниматься на клавире. На изумленные лица деревенских жителей, когда они вдруг вспоминали, что у меня тоже есть талант. Я хотела выйти из тени, которую Йозеф отбрасывал на мою музыку. Я хотела подчинить весь мир – и здесь, под землей, и наверху, – своей воле. Хоть раз. Хоть один раз.

Зажги мой огонь, mein Herr. Зажги мой огонь и смотри, как я сгораю.