Все, что случится дальше, будет на нашей совести.

Даже у Фейд не нашлось слов по этому поводу. А где-то на туманных задворках сознания звучал еле слышный женский плач.

Многие поддавались наивной вере, будто разбитые и сломленные со временем исцелятся, соберут себя по кусочкам и даже станут от этого сильнее. Или, по крайней мере, мудрее, ибо за страдания должно воздаваться, разве нет? Никто не желал мириться с тем, что сломленный так и останется сломленным, что он не сможет ни умереть (и тем самым лишить остальных необходимости лицезреть вопиющий пример упадка), ни восстановиться. Разбитой душе нельзя упрямиться, нельзя цепляться за свое жалкое существование.

Друзья отворачиваются. Знакомые исчезают. Несчастному остается царство одиночества, где нет ничего, кроме одиночества, и где одиночество – единственная награда за то, что ты выжил, несмотря на раны, несмотря на слабость. Но кто бы не согласился хоть на такую участь, лишь бы не терпеть постоянную жалость к себе?

Впрочем, чувство жалости, как и прочие чувства, давно оставило тисте анди, и в этом Коннест Силанн видел одну из немногих добродетелей своего рода. Сострадательных взглядов он бы просто не вынес. А что до мучительных воспоминаний, то, оказывается, уживаться с ними можно удивительно долго. И одиноким он себя не ощущал: таково бремя всей его расы. Хватало ли этого, чтобы облегчить тяготы отчуждения? В какой-то степени, да.

Тьма так долго хранила молчание, что даже чаяния услышать тихий голос родного мира обратились в прах. Потому неудивительно, что сейчас Коннест сидел у себя в комнате, окутанный сумраком и покрытый по́том, вместе с которым из тела словно выходило все тепло. Да, общим волеизъявлением они призвали Куральд Галейн в Коралл, но то была безликая сила. Мать Тьма оставила своих детей, и этого не изменить, сколько ни желай.

Тогда что происходит?

Чей голос обладает такой мощью?

Не шепот, но крик, полный… чего? Обиды. Возмущения. Гнева.

Кто же это кричит?

Коннест знал, что не он один ощутил всплеск силы; его наверняка почувствовал каждый тисте анди в Черном Коралле. И все они так же неподвижно застыли, расширив глаза от испуга и удивления. А возможно, и с надеждой.

Неужели?…

Надо сходить в храм, подумал Силанн, послушать Верховную жрицу: что́ она скажет? Как истолкует происходящее?… Вместо этого он отчего-то нетвердой походкой вышел в коридор, а затем поспешил наверх по лестнице, даже голова закружилась от пролетов. Он направлялся в обращенные к югу покои владыки Рейка. Аномандр был там, он сидел в своем высоком кресле лицом к вытянутому окну, за которым далеко внизу бушевало море, раскрашиваясь во все оттенки черного и серебряного.

– Владыка, – с трудом переводя дух, вымолвил Коннест.

– Был ли у меня выбор? – спросил Аномандр Рейк, не сводя глаз с далеких бурунов.

– Простите, владыка?

– Тогда, в Харканасе. Ты был согласен с ее… оценкой? Я правда не сумел предвидеть, что́ случится?… До появления Света мы были охвачены междоусобицей и уязвимы перед нарождающейся силой. Без крови Тиаматы мне бы ни за что не удалось установить… мир. Объединение.

– Владыка… – договорить Коннест Силанн не смог.

Но Рейк, похоже, все понял.

– Да, насчет мира утверждение спорное. – Он вздохнул. – Очень многие погибли, а объединение оказалось недолговечным. И все же, если бы я преуспел – на самом деле преуспел, – она бы изменила свое мнение?

– Владыка… что-то происходит.

– Да.

– Что нам делать?

– Справедливый вопрос, друг мой. Верховная жрица тут не поможет: у нее всегда одно и то же, так ведь? Кто издал боевой клич Куральд Галейна? Давайте поищем ответ у нее между ног! Даже это в конечном счете надоедает. Только, прошу, не повторяй мои слова при Спинноке Дюраве. Не хочу лишать его и без того редких удовольствий.

Коннест чуть не взвыл. Он хотел накинуться на владыку, схватить его за горло и… Что «и»? Этого он не знал. Сын Тьмы, на взгляд Силанна, был умнейшим из всех, как смертных, так и бессмертных. Он мог обдумывать тысячу разных мыслей одновременно, и всякая беседа с ним развивалась самым непредсказуемым образом.

– На этот раз я не смогу ответить. Как и Спиннок, боюсь, – сказал Аномандр Рейк. – Его участие требуется… в другом месте.

Он наконец повернул голову и взглянул в глаза Силанну.

– Этим придется заняться тебе. Снова.

Коннест почувствовал, как его душа сжалась и скрылась на дне норы, которую вырыла себе в глубинах источенного сердца.

– Владыка, я не могу.

Аномандр, видимо, взвешивал эти слова. В голове его пронесся десяток тысяч мыслей, и на лице отобразилось легкое удивление. Рейк улыбнулся.

– Понимаю. Что ж, больше просить не стану.

– Тогда что… тогда кто? Владыка… я не…

– Возрожденная ярость… Да, поглядел бы я на такое, – слова явно не соответствовали насмешливому голосу. Затем Аномандр посерьезнел. – Ты был прав: ты не сможешь занять мое место. Не вмешивайся в это дело, Коннест Силанн. Ты окажешься между двух сил, и ни перед одной тебе не выстоять. Как бы велико ни было желание, сопротивляйся ему изо всех сил. Ты должен выжить.

– Владыка, я не понимаю…

Аномандр Рейк вскинул руку.

И да, всплеск силы утих. Тьма умолкла. Что-то пришло в этот мир – и исчезло.

Коннест почувствовал, что дрожит.

– Оно… оно вернется, владыка?

Глаза Сына Тьмы подернулись странной дымкой. Он поднялся и подошел к окну.

– Посмотри, море снова успокоилось. Вот что нам всем следует усвоить, старый друг: ничто не длится вечно. Ни война, ни мир, ни печаль, ни гнев. Смотри внимательно на эти черные воды, Коннест Силанн, каждую ночь. Они успокоят твои страхи. Посоветуют, как быть.

Стало ясно: аудиенция окончена.

Озадаченный и напуганный будущим, лежащим за пределами его разумения, Коннест поклонился и вышел. В коридорах и на лестницах не было ни души, ни малейшего звука. В памяти всплыла короткая молитва, которую в древности шептали перед битвой:

Да примет Тьма дыхание мое,

Когда придет срок.

Да пребуду я в лоне ее

Не одинок.

Но Коннест еще никогда не ощущал себя настолько одиноким, как сейчас. Воины больше не произносили эту молитву. Тьма не ждала их вздохов – ни первых, ни последних, отмечающих границу между жизнью и смертью. Тисте анди сражались в молчании и если погибали, то погибали в абсолютном одиночестве, глубину которого не постичь никому, кроме самих тисте анди.

На середине лестницы Коннеста настигло новое видение, резкое и неприятное: Верховная жрица, выгнув спину, стонет от экстаза. Или от отчаяния. А в сущности, есть ли разница?