сексом и в целом сексом на протяжении жизни; по словам Хербеник, когда женщины говорят о «хорошем сексе», они имеют в виду отсутствие боли — о том, что у женщин низкая планка удовольствия, писали уже, кажется, все; это делает огромную долю секса нежеланной, женщины становятся асексуалками по выбору.

Вместе с этим, как я писал выше, женщины платят гораздо большую цену за секс; и когда культура согласия и позитивный феминизм призывают их активно высказывать свои предпочтения, они не учитывают, что женщины часто порицаются и наказываются именно за сексуально-уверенную позицию. Призыв знать свои желания содержит в себе довольно узкое понятие желания, и он делает так, что не знать своих желаний становится опасным и недопустимым; это уничтожает любое пространство амбивалентности. Плохой секс происходит не потому, что кто-то не знает, чего хочет, а потому, что мы живём в обществе гендерного неравенства, где мужчины чувствуют своё право на удовлетворение и где граждане до сих пор сопротивляются секс-образованию, которое могло бы насколько-то выровнять этот дисбаланс, где половая медицина доступна далеко не всем и далеко не в лучшем качестве, полная предубеждений врачей. Каждый раз, когда я думаю об этом, это звучит как шутка, но на самом деле в мире существуют движения мужчин, которые уверены, что женщины должны им секс просто потому, что должны. Инцельская радикализация уже несколько раз доходила до насилия и массшутингов; мы знаем случаи, когда женщины убивали своих партнёров (в большинстве случае это самозащита, но не во всех), но мы не знаем случая, когда женщина приезжала к университету и расстреливала студентов, потому что она не получает секса, который мужчины должны ей просто по факту существования.

Мужчины воспринимают секс, как набор очков, но культура секс-достигаторства не ограничивается гетеросексуальными отношениями; совсем недавно в медиа освещали ситуацию петербургского студента, которого сначала выгнали из университетского хора, когда преподавательница обнаружила через его фейсбук, что он гей, а затем заблокировали пропуск в университет, когда следственные органы начали проверку его постов на предмет пропаганды гомосексуализма. Этот парень в открытом доступе вёл довольно откровенный дневник; в числе прочего, он писал про своего партнёра, который склонял его к сексу против желания и в процессе был агрессивен, и в этих постах через язык видно это мучительное положение, когда вроде бы человек довольно безопасен, но он игнорирует нежелание, и проще ему дать, чтобы ситуация скорее исчерпала себя. Конечно, занятия нежеланным и неудовлетворительным сексом не могут не влиять разрушительно на желание человека и на самоощущение. То же самое про плохой секс — стереотипы гетеронормативных людей успешно кочуют в однополые союзы; кто-то не практикует анал, потому что это «не мужественно», кто-то из-за этого занимает только активную позицию, сосредоточенность на оргазмах и генитальном взаимодействии ограничивает изобретательность секса, обращение к игрушкам стигматизируется как неестественное — и так далее. В мире очень много просто плохого секса, который происходит под давлением принудительной сексуальности и либо не доставляет никому удовольствия, либо причиняет боль. Как, я надеюсь, очевидно сейчас, кажущиеся абстрактными или радикальными выводы Петтмана, Брайдотти и других теоретиков выше о необходимости новой картографии и структуры желания являются утилитарно необходимыми прямо сейчас, в любом повседневном столкновении с собой и с другими.

У меня есть версия, которая с определённой точки зрения может прозвучать опасно, но я её озвучу; есть вероятность, что вот это глубокое чувство of being violated, когда кто-то покушается на твою сексуальную автономию (от вреда которого и должна защищать культура согласия или то, что придёт на смену), — само по себе является результатом сконструированного значения секса как чего-то предельно личного и сакрального; известны примеры, как для родителей из глубоко гомофобных закрытых обществ обнаружение гомосексуальности ребёнка является мощнейшим психическим потрясением, — это не просто испорченное настроение, а глубокий аффект, могущий оставить серьёзную травму; он обусловлен тем, что вся атмосфера вокруг сигнализирует родителям, что гомосексуальность — это ужас за пределами воображаемого. Но для родителей в негомофобных обществах такое событие либо не будет иметь негативного значения вообще, либо не станет настолько глубоким потрясением. Возможно, что для действительной реконструкции сексуальности как пространства безопасного эксперимента встанет необходимость некой десакрализации секса, изменения его структуры и значения. Вероятно, что асексуальные партнёрства, платонические поли-союзы и дружба перетянут на себя часть символического капитала, разгрузив секс. Мы знаем, что для многих людей случайный перепихончик — это как выпить воды. С одной стороны, это то направление, куда нас уже ведёт де-эротизация общества через гиперсексуализацию, но с другой — возможно, это будущее секса за пределами либидинальной экономики.

Миграция

Мальчика зовут Джейме, у него проблемы с сердцем; возраст не уточняется, но мы знаем, что он живёт в рабочем районе Гаваны, столицы Кубы. Он написал короткое письмо уехавшему отцу, а через два месяца умер в больнице от осложнений, так его и не увидев. Вот письмо:

«Дорогой папа, я ждал твоего дня рождения, чтобы написать тебе и задать вопрос на случай, если ты думаешь о том, чтобы остаться; я хочу, чтобы ты хорошо подумал и сказал мне правду: кто у тебя есть там, кто будет поддерживать тебя и любить тебя так, как мы? Поверь, я спрашиваю это от сердца, в одном ты можешь быть уверен: за эти месяцы, что я болел, я молил бога, чтобы он позволил мне снова увидеть тебя на Кубе, и я надеюсь, что это сбудется».

С этим текстом, написанным на линованном листке, Джейме пришёл к исследовательнице Хизер Сеттл, которая проводила[173] 15-месячное этнографическое исследование в этом районе и была знакома с его семьёй; он хотел, чтобы она перепечатала текст и отправила имейл его отцу. Отец уже много месяцев был в Нью-Джерси с визитом к брату, высланному с Кубы, и в последние недели связь с ним стала прерывистой. У Джейме и его матери понятные причины для тревоги: потоки миграции с Кубы в США текут давно, но после развала СССР и прекращения работы Совета экономической взаимопомощи Кубу накрыл длительный экономический кризис, ещё сильнее увеличив поток беженцев и трудовых мигрантов в «страну без любви», как кубинцы называют США. Повторяющимся мотивом в историях мигрантов-мужчин становятся оставленные и брошенные на родине семьи. Мужчины уезжают на заработок или на поиск нового дома и обещают жёнам, часто уже с детьми, что будут присылать деньги, либо вернутся, хорошо заработав, либо заберут их с Кубы, когда укрепятся на новом месте. Затем они перестают выходить на связь и перестают присылать