просто не может быть сдержано. Алиса Кессел в статье[171] 2019 года (я бы хотел, чтобы её целиком прочитали вообще все даже после моего пересказа) смотрит на концепт согласия через критическую теорию контрактов и жестокий оптимизм Лорен Берлант, о котором мы уже говорили. (Сразу отступление про контракты — одна из важнейших проблем в том, что секс (и в концепции согласия, и вообще) рассматривается как сделка; это проблема и экономификации частной сферы, и потребительского отношения к сексуальности.) Кессел ставит вопрос так — способен ли на самом деле концепт согласия отделить секс от изнасилования и тем самым защитить потенциальных жертв? Первый ответ на это уже делает это невозможным: в условиях сексуальных отношений люди часто находятся в контексте других систем давления: расизма, мизогинии, белого превосходства, гетеронормативности, эйблизма и так далее; так что говорить о равенстве сторон (которое является условием рабочего согласия) почти невозможно — совсем не всегда «да» действительно значит «да». Затем Кессел приводит три причины, по которой и жертвы, и (потенциальные) насильники формируют оптимистическую привязанность к концепту согласия: 1) он кажется чрезвычайно могущественным и одновременно простым в решении очень сложной проблемы; 2) он обещает жертве защитить её от изнасилования, но требование активного согласия делает жертву ответственной и за насилие, и за его предотвращение; 3) он обещает индивидам защиту от ложных обвинений в изнасиловании, но тем самым стирает границу между эксплицитным согласием, имплицитным согласием и отказом. Кессел пишет, что пока на жертву будет накладываться агентная ответственность, насилие будет процветать.

Идеология «позитивного феминизма» призывает женщину быть агентной, отвечать за свою жизнь; это часто приводит к тому, что после ситуации насилия женщина не рискует занимать позицию жертвы и решает, что справится с последствиями сама, не выдвигая обвинений. Контрактная схема согласия подразумевает, что это что-то, что берётся одним от другого, а не обещается второй стороной, или обеими, или всеми, если их больше двух. Выходит, что согласие устроено не как инструмент защиты жертвы от подавления, а как инструмент защиты потенциального насильника от обвинения. И Кессел пишет о том, как на своих площадках участники так называемых «движений за права мужчин» обмениваются друг с другом опытом о том, как важно получить какое-то материальное подтверждение перед и после секса — сообщение, а лучше фото или видео; естественно, с единственной целью в случае чего оправдать себя, — там даже не идёт речи о том, должен ли действительно секс быть по согласию. Культура согласия играет свою роль в укреплении гендерной бинарности и стереотипов. Даже без дополнительного пояснения ясно, что обычно дающими согласие считаются женщины, а запрашивающими — мужчины (хотя мужчины тоже подвергаются изнасилованиям); сохраняются традиционные активная и пассивная позиции, не говоря уже о том, что секс, в идеале, должен быть взаимным движением навстречу, а не транзакцией. Цитируя философа Чарльза Миллса, Кессел пишет, что идея согласия в традиции контрактов также использовалась для виктимизации тел и создания категорий «персон» и «субперсон», где от последних требовалось формальное заявление согласия, при том что у них не было реального права отказаться: как женщины, вступая в насильственный брак, произносят «I Do» перед алтарём.

Не весь секс без желания одной из сторон является насильственным. Секс для зачатия ребёнка в овуляцию, секс как компромисс, чтобы доставить удовольствие любимому партнёру, первый секс с человеком, который может казаться стрёмным, но облагораживаться надеждой, что после пары раз всё наладится, — список можно продолжать. Кессел показывает, насколько сложными могут быть властные динамики вокруг согласия, на примере темнокожей телеведущей Роксаны Джонс, которая в 2013 году написала текст про своего сына и советы, которые она давала ему перед поступлением в колледж; суть колонки в том, что она забыла один важный совет — заручиться материальным свидетельством перед сексом с любой девушкой — смской, сообщением, чем-то ещё. Это буквально то же самое, что призывают делать белые маскулины своих соратников, но у матери темнокожего парня причина совсем другая: исторически темнокожие в США гораздо легче становятся жертвами обвинений в изнасиловании в неоднозначных или заведомо несправедливых кейсах. Она не призывает своего сына никого насиловать или, получив согласие на защищённый секс, уже в процессе тайком стягивать презерватив (так называемый stealthing, который практикуют мужчины, уверенные, что у них по природе есть право на удовольствие без резинки и распространение своего семени; в октябре 2021 года Калифорния стала первым штатом, где эту практику криминализовали). Кессел подытоживает, что главная причина невозможности политики согласия сдержать свои обещания в том, что согласие по своей структуре не обязывает стороны отказаться от подавления вообще; оно не требует обещания не принуждать кого-либо когда-либо; оно просто фиксирует конкретную локальную сдачу одного человека в руки другого в конкретное время[172].

Мы все знаем пары и поликулы, а также людей, которые занимаются кэжуал-сексом в своём безопасном кругу, для которых написанное выше неактуально; они осторожно относятся к реальности, обращают внимание на красные флажочки, перед тем, как перейти к близости с человеком, научены проговариванию и занимаются сексом только в безопасных конфигурациях. Защищены ли они так, как кажется? Кэтрин Энджел в книге Tomorrow Sex Will Be Good Again пишет, что для секса сегодня женщине необходимо согласие и самопознание (self-knowledge). Женская конкретная речь о её желаниях одновременно требуется и идеализируется. В традициях индивидуалистской психологии и секс-позитива, женщинам предлагается «знать, что они хотят» — до такой степени, что намёк на незнание стигматизируется как недостаточная ответственность перед собой. Нужно знать, что ты хочешь, и узнавать у партнёра или партнёров, что нравится ему/им, — и ясно это озвучивать. Утвердительное согласие подразумевает, что женщина знает, на что соглашается, и это совпадает с её внутренними запросами. Но можно ли быть уверенными, что все всегда знают, чего они хотят, особенно в ситуации сексуального столкновения с другим? Желание может пропасть или измениться, секс это песочница, и часто открытия случаются от непредсказуемых взаимодействий. В 2015 году на сайте The Cut вышел текст с заголовком «Почему секс по взаимному согласию всё равно может быть плохим. И почему мы не говорим об этом». Bad sex — это устойчивое выражение; в основном речь идёт о разрыве в удовольствии между мужчинами и женщинами, что последние считают политическим провалом. Энджел ссылается на исследование Дебби Хербеник 2015 года, обнаружившее, что 30 % женщин испытывают боль при вагинальном сексе и 72 % при анальном сексе; она также цитирует другие исследования: 90 % мужчин достигают оргазмов — по сравнению с 50–70 % женщин; женщины стабильно заявляют меньшую удовлетворённость последним