— Что ты, Нестор?! — изумленно повернулся Ахилл к своему возничему. — Ты–то что можешь знать и откуда?

— Именно я‑то и знаю. Но, чтобы не вышло новой ошибки, скажи мне, царица: если я правильно понял, ты, напуганная каким–то пророчеством, решила избавиться от своего ребенка и опустила люльку с ним в горную реку, так?

— Я хотела бросить ее в пропасть, — ответила Гекуба. — Это маленький Гектор утащил колыбель, пока я лежала без памяти, и пустил ее плыть по реке. Он пытался спасти ребенка.

— Так–так… Колыбель была из светлого ореха? И с заклепками в виде золотых звездочек?

— Да, — голос троянской царицы задрожал.

— А завернула ты мальчика в плащ из черной мягкой ткани, расшитой восьмиконечными звездами?

— Да–да! — закричала Гекуба. — Ты что–то слышал? Что–то знаешь?

Умоляю, говори!

Нестор глубоко вздохнул.

— Оказывается, и я виноват во многом. Ну, слушайте же. Я давал клятву молчать об этом, но уж если теперь промолчу, прощения мне не будет!

Почти двадцать шесть лет назад я ездил с моим другом, мирмидонским царем Пелеем, в Мизию, к сыну его друга царю Телефу. Телеф тогда был совсем юным правителем, но Мизия богата и торговля с нею выгодна, потому Пелей и поддерживал всеми силами дружбу с Телефом. В тот раз мы договорились о хороших торговых сделках и возвращались довольные. Море было спокойно, однако облака обещали ветер, и наш кормчий вел корабль поближе к береговой линии, чтобы в случае начала шторма укрыться в одной из бухт или за рифами. Мы шли мимо берегов Троады, беседуя и обдумывая, как бы и с Приамом, богатейшим из всех азиатских царей, заключить какой–нибудь торговый договор.

Царю Пелею тогда было под пятьдесят. Несколько лет, как умерла его жена, не оставив ему детей, и он печалился, думая, что может остаться без наследника. Я советовал ему снова жениться, он же говорил, что не может никак решить, к кому посвататься. И по правде — он хотя и был базилевсом, но богатства не нажил, а брать невесту, какую попало, тоже не хотел из–за своей гордости…

День клонился к вечеру, солнце опускалось, море оставалось спокойным. И вдруг показалось нам — и мне, и царю, что кто–то заплакал… Вслушались. Почудилось нам: ребенок плачет! Пелей приказал гребцам, чтоб перестали грести. И едва смолк плеск их весел, как мы точно услышали: детский плач! Ну, нам не по себе стало — откуда в море быть ребенку?! Огляделись мы и увидели, что на волнах качается детская колыбелька, а в ней лежит младенец. Мы подплыли поближе, мой царь перегнулся через борт и выловил колыбель из воды. Младенец оказался мальчиком, совсем малышом, судя по личику и тельцу, но крупным и крепким необычайно. Как он попал в море, мы понять не могли. Пелей усмотрел в этой находке милость богов. И вот что он мне сказал: «Нестор! Этот мальчик не так просто мне послан! Я назову его своим сыном и объявлю наследником». Я стал было возражать: а что скажут люди, узнав, что он называет сыном неизвестно чье дитя? И тут гордыня обуяла базилевса: «Я скажу всем, и ты это подтвердишь, — заявил он, — что женой моей была, тайно ото всех, морская богиня Фетида. И это она родила мне сына и послала ко мне по морским волнам!» Я пришел в ужас, понимая, что олимпийцы отомстят за такое поругание великой богини. Но Пелей и слушать ничего не хотел. Он взял с меня страшную клятву: я жизнью своей поклялся, что никому ничего не открою. Как сейчас помню эту колыбель — из светлого ореха со звездочками. И плащ был в звездах, тот, в который малыш был завернут. А на его шее висел сердоликовый амулет — вот этот!

Гекуба протянула дрожащую руку и взяла с ладони старика фигурку льва, вытянувшегося в прыжке. Она висела на черном, потертом кожаном шнурке.

— Он снял его в четыре года, потому что боялся стать еще сильнее… Ему сказали, что эти амулеты помогают мальчикам расти сильными. Твой сын жив, царица.

И снова все молчали, на этот раз не просто пораженные, но совершенно оглушенные услышанным. Наконец, Ахилл, к которому теперь обратились все взгляды, повернулся к Нестору и выговорил, с трудом подбирая слова:

— Да как же ты мог?! Ну… ты не знал, чей это был ребенок! Но вы плыли мимо троянских берегов, значит, ребенок был троянец! И ты приехал со мной сюда, и… и…

— Я давал клятву! — Нестор смотрел на своего базилевса горько и ласково. — И откуда я мог знать, что произошло? Мы же думали, что ребенка хотели убить. Да так оно, выходит, и было! Но я пытался, клянусь, я пытался убедить царя ни в коем случае не отпускать тебя на эту войну. Не хотел этого и он. Однако ты не послушал бы никого — ведь Патрокл был связан клятвой и не мог не поехать!

— Пророчество! — прошептал Ахилл, все больше бледнея. — Пророчество Адамахта… «Принесет неисчислимые бедствия Трое, прольет кровь брата, станет причиной смерти отца…» Сбылось. Все–все сбылось!.. Я проклят!

Он вскочил, повернулся, собираясь выбежать из хижины, но Пентесилея, такая же быстрая, успела преградить ему дорогу.

— Куда ты?! С ума сошел? Куда ты теперь от них уйдешь?! Виноват ты в чем–то или не виноват, ты — сын их и брат. И тебе нельзя уходить.

— Ахилл, вернись! Сюда, скорее!

Волнение и безумная радость придали силы Гектору, он поднялся на ноги, и когда Ахилл обернулся, раскрыл ему объятия.

— Ну, здравствуй, братец! И большой же ты вырос!

Троил, вопя от восторга, повис сзади на шее героя, но тот даже не заметил этого. И опомнился, лишь услыхав позади слабый, дрожащий женский голос:

— Ахилл, мальчик! Прости меня, прости!..

Он вздрогнул и, когда Гектор разжал кольцо своих могучих рук, медленно, всем телом повернулся.

Гекуба протянула к нему руки. Он рухнул на колени, будто кто–то ударил его сзади по ногам. Теперь они с нею были вровень, и он тихо опустил голову ей на плечо. И заплакал. Горькими, жалобными, невыплаканными в детстве слезами.

После сильного дождя речка разлилась, и прибрежные камни, обычно совершенно сухие, оказались наполовину в воде.

Стоя на камне голыми коленками, подоткнув подол хитона за пояс, Елена отмачивала и полоскала в реке полотнища. Они с Гекубой три дня пряли шерсть и ткали на стареньком станке, которым владела еще покойная хозяйка хижины, невестка старика Агелая, мать Париса. Из холстов предстояло нашить одежды взамен изорванной и обтрепавшейся, заготовить, на всякий случай, бинтов, потом сшить паруса… Но для этого нужно было еще прясть и прясть, ткать и ткать, полоскать и полоскать толстую сероватую ткань в ледяной воде горного потока.

— Ты же простудишься, женщина! Как можно в такую погоду чуть не целиком лезть в воду? И руки — вон, красные до самых локтей!

Елена резко обернулась. Неподалеку, среди кустов кизила, стоял Терсит и жевал сорванные с куста засохшие, сморщенные ягоды. Обычное насмешливое выражение его лица рассердило женщину.