– Ишь, раскомандовалась! – Кнарик отворила дверь, придержала ее, выпуская их во двор.

– Так он же совсем как маленький, – кивнула на Вачо Девочка.

– А то ты большая! Никуда не уходите, смотрите у меня!

– Не уйдем. Мы тут, в саду. Посидим на скамейке, поедим.

– Хорошо.

Петрос поддел кочергой крюк на дверце печки, поворошил угли. Подкинул дров. Печка загудела, запылала жаром. Кнарик переложила в тарелку новую порцию ципула, сбрызнула маслом.

– А это нам.

– Расскажи, как все было, – попросил Петрос.

– Ничего такого, не волнуйся. Я на кухне как раз во-зилась, мыла посуду после завтрака. Оборачиваюсь на звук открываемой двери, смотрю – стоят. Нарядные, – Кнарик рассмеялась: – Девочка говорит – дай Вачо конфету, я ему обещала. Я дала им карамелек. Мама с папой внизу, – спрашиваю. Я была уверена, что вы вместе приехали, не могли же вы ее одну отпустить в другой конец Берда. А она говорит – я с Вачо пришла. И объясняет – меня соседка Вардик обидела. Сказала, что мама скоро умрет и папа женится на другой тете. А еще сказала, что нани нам не родная.

Петрос задергался желваками.

– Сволочь!

– Подожди ругаться. Дослушай сначала. Так вот. Рассказывает она мне все это, а сама не плачет. Смотрит снизу вверх вот такенными глазами, карамельки в руках теребит. Нормальный ребенок прибежал бы к матери, ткнулся ей в колени, нажаловался. А эта ушла в другой конец Берда. Спрашивать с младшей бабушки, почему соседка Вардик ее обидела.

Петрос вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, глубоко вдыхая горьковатый табачный дым.

– Кнарик, ты взрослей и умней меня. Подскажи, как мне в этой ситуации себя повести. Я же не могу с женщины спрашивать. А у Левана не спросишь – какой спрос с инвалида? Она его до того довела, что бедный мужик вторую неделю в хлеву живет.

Кнарик пересела ближе к племяннику, погладила его по руке:

– Петрос-джан, сынок. Я тебя очень прошу – ничего не говори Вардик. Она ведь не всегда была такой. Как узнала, что мать хотела ее убить…

– В смысле «мать хотела ее убить»?

– Ты разве не знаешь этой истории? Странно. Вроде рассказывали тебе. Вардик третья дочка в семье. Когда ее мать увидела, что снова родила девочку, она завернула ее в тряпку, отнесла в хлев и оставила там, на земляном полу, чтобы коровы затоптали насмерть. А зоровы не затоптали. Сгрудились в углу хлева, испуганно мычали…

Петрос задохнулся сигаретным дымом, закашлялся. Кнарик похлопала его по спине, подождала, пока он отдышится. Продолжила:

– В тот день мама затеяла хлеб. Она как раз замесила тесто, оставила его подниматься, сходила к каменной печи, растопила огонь. Удивилась тому, как обеспокоенно у соседей мычат коровы. Прибежала в хлев, нашла девочку. Сразу всё поняла. Возвращать ее матери не стала – побоялась, что та найдет другой способ избавиться от ребенка. Принесла домой, умыла-накормила – Сергею как раз было пять месяцев, и у мамы хватило молока на двоих. Ну а на следующий день мать Вардик пришла за дочкой. Правда, после того как муж устроил ей такой чудовищный скандал, что разнимать их прибежали соседи. Думаю, опоздай они на немного – и он бы ее просто убил. Мама отдала ребенка только после того, как мать Вардик поклялась на распятии, что не причинит ей вреда.

Кнарик разлила по стаканам вино, сделала глоток:

– Ты помнишь мать Вардик?

– Смутно. Да и особого общения между нашими семьями не было.

– Это была инициатива родителей Вардик. Отношения с нашей семьей они обрубили на корню – не здоровались, не общались. Заделали калитку в заборе, разделяющем наши участки. Впрочем, отец с матерью не осуждали их, даже в некотором роде отнеслись с пониманием. Говорили, что они таким способом хотят стереть из памяти все, что случилось. Жизнь матери Вардик сложилась очень несладко. Муж погиб на вой-не, две старшие дочери умерли зимой сорок третьего – в том году в Берде случился страшный голод, половина людей вымерла. А теперь представь весь ужас ситуации – она осталась одна, лицом к лицу с ребенком, которого хотела убить.

– Подожди. Так получается, Вардик ваша молочная сестра?

– В некотором роде. Только я не потому прошу тебя быть к ней великодушным. Люди разные, у кого-то есть сердце, у кого-то его нет. Когда Вардик было лет двенадцать, ей рассказали о том, что мать хотела избавиться от нее. Не знаю, кто рассказал, да это, по большому счету, не имеет значения. От переживаний девочка слегла с высокой температурой, пролежала в бреду несколько дней. Очнулась совсем другим человеком. Мать так и не простила, отравляла ей жизнь упреками и скандалами, фактически довела ее и до смерти. Долго потом не выходила замуж – не хотела ни к кому привязываться. А тогда вышла – сам видишь, во что превратила жизнь Левана. Хорошо, хоть сыновей своих щадит.

– Сыновей щадит, а дочь мою не пощадила. Поступила с ребенком так же, как когда-то с ней поступили.

– Подойди к окну и посмотри, чем твой ребенок занимается.

Петрос выглянул во двор, выискал глазами Девочку и Вачо. Вачо сидел на скамейке, доедал ципул. Девочка, о чем-то оживленно рассказывая, носилась вокруг, размахивала руками. Всякий раз, оказавшись перед Вачо, она резко притормаживала, наклонялась и заглядывал ему в глаза. Видимо, для того чтобы удостовериться, что он ее слушает.

– Ну как? Сильно переживает?

– Убивается просто, – рассмеялся Петрос.

– Вот и я о том. Твоя забота – правильно ей все объяснить. А что касается Вардик… Махни на нее рукой, сынок. Ее ошибки – ее грехи, ей и отвечать за них.

Скрипнула дверь, в комнату заглянула соседка – сухонькая, шустрая, крохотная старушка.

– Кнарик, ай Кнарик! – задребезжала она. – Одолжи закваски для мацуна, моя вышла.

– Здравствуйте, тетя Маргрит, – поздоровался Петрос.

– Здравствуй, сынок.

– Марго, хочешь ципула?

– Нет, спасибо. Ты мне закваски дай, а то молоко стынет.

– Сейчас принесу.

Пока Кнарик ходила за закваской, Маргрит, усевшись на край тахты и смешно скрестив худые ноги в шерстяных, домашней вязки кусачих носках, скрипучим голосом долго и подробно рассказывала о своих болячках. И глаза, мол, не видят, и спина не разгибается, и пальцы судорогой сводит, и голова по утрам гудит так, словно это и не голова вовсе, а пчелиный улей.

– Приходите в поликлинику, мы вас обследуем, лечение назначим, – предложил Петрос.

– Зачем, Петрос-джан? Восемьдесят лет без врачей прожила, даст Бог – столько же проживу. Вот я тебе сейчас нажаловалась – и половина болячек прошла. Приду домой, заквашу себе мацуна, поем хлеба с сыром, выпью чая с чабрецом – и вторая половина болячек пройдет. Буду как новенькая!

Вернулась Кнарик, протянула соседке глиняную плошку с мацуном: