Однако, при всех бедах и трудностях, в городе напряженно работали заводы и фабрики. Действовали школы, техникумы, больницы. Совершенно не было беспризорничества. Все надеялись, что жизненные трудности будут быстро преодолены. Вот такое непростое было время.

Между тем наш отец получил неплохую работу. По рекомендации горкома партии его избрали руководителем партийной организации Второй ситценабивной фабрики. На этой фабрике работало около трех тысяч человек, в основном женщины. Вскоре мы получили жилье во вполне приличном доме, в котором проживал инженерно-технический состав фабрики. Квартира, правда, была коммунальной, и нашей семье из восьми человек предоставили лишь две комнаты, а в третьей комнате проживала еще одна семья. Но тогда на эти мелочи не обращали внимания. Комнаты были просторные, с балконом, прекрасным видом на реку Нара. Были даже ванная, туалет, кухня. Соседи были интеллигентные люди. От этих перемен у нас поднялось настроение.

Начали осваиваться в послевоенной жизни. Кроватей не было, спали на полу. Но, по крайней мере, не мерзли – в доме было паровое отопление. Первого сентября все, кому положено, пошли в школу. Я уже потихоньку добрался до шестого класса. Возможно потому, что к этому времени я много читал, учеба давалась мне легко. Меня приняли в комсомол. Жизнь отравляло только постоянное недоедание. Опять очень быстро мы все похудели. Зарплата у отца была маленькая, жить на нее таким кагалом, как наша семья, было, видимо, невозможно.

Спасала нас, как всегда, мама. Она стала продавать те немногие вещи, которые нам удалось привезти из Германии. Среди этих вещей был отрез искусственного шелка. Из этого шелка она начала шить всевозможные рубашки, блузки и тому подобные вещи. С этим добром отправлялась на рынок и целыми днями, часто в холод и непогоду, простаивала там, чтобы выручить хоть немного денег. В удачные дни, продав свои изделия, мама покупала нам что-то из продуктов. Иногда время и труд пропадали напрасно и она, совершенно расстроенная, приходила домой, ничего не продав. В любом случае, ее шитье тогда было для семьи серьезным подспорьем.

Зима 1946–1947 годов была очень тяжелой, голодной. Весной народ потянулся на поля собирать оставшиеся после уборки картофелины. Они, конечно были перемерзшие, полусгнившие, но из них пекли лепешки, и называли их тошнотиками. Продавали их на всех углах. Приходилось есть их и мне. Их вкус неохота даже вспоминать.

Несмотря на то, что я учился всего лишь в шестом классе, к этому времени прошел уже немалую жизненную школу. Много думал, читал. Я уже знал: мне нужно обязательно учиться, получить высшее образование. Я мечтал об институте или, возможно, о военном училище. Во всяком случае, было твердое намерение закончить десятилетку, получить среднее, а потом высшее образование. Но жизнь приготовила мне новое неожиданное испытание.

В январе 1947 года отец предложил мне сходить с ним в магазин, выкупить полученный им талон на пальто, которое предназначалось мне. По пути между нами состоялся разговор, который я запомнил на всю жизнь, поскольку он для меня оказался судьбоносным. Отец начал издалека, о том, как тяжело складывается материальное положение нашей семьи. Потом начал перечислять возможные варианты его улучшения. Я сначала не догадывался, к чему он клонит, даже сочувственно поддерживал его рассуждения. В конце концов из этих рассуждений отец сделал вывод, что единственная реальная возможность облегчить положение семьи – чтобы я бросил школу и пошел работать.

Я был ошеломлен. Разбивались прахом все мои мечты. Я учился еще только в шестом классе. Мне было лишь четырнадцать лет.

Я был небольшого роста, истощенный, ни физически, ни психологически совершенно неподготовленный для работы на производстве. С весьма незавидной долей многих фабричных пареньков я уже был знаком. По всему раскладу обстоятельств меня ждала их участь. Но делать было нечего.

Фактически с девяти лет судьба отводила мне роль ответственного за выживание нашей семьи. И вновь я вынужден был ради семьи принять на себя этот тяжкий груз.

Но, видимо, моя судьба или мой ангел-хранитель жалели меня, поддерживали, не дали погибнуть в страшные дни блокады, помогли и в это тяжелейшее время. При оформлении на работу я заявил, что буду учиться в вечерней школе. Удивленный мастер ответил, что, мол, попробуй, только работа здесь очень тяжелая, рассчитанная на взрослых мужиков, будет не до учебы. Затем добавил, что были здесь молодые ребята, которые хотели учиться, но никто не смог этого осилить. Но я понимал, что в этой обстановке вечерняя школа – моя единственная надежда на то, чтобы добиться чего-то стоящего в этой жизни. Мне было предельно ясно, что строить свое будущее придется только самому, не рассчитывая ни на чью поддержку. С таким настроением я пошел работать на фабрику.

Оформили меня 28 января 1947 года на должность ученика токаря в механический цех Второй ситценабивной фабрики. Таким образом, я начал свой официальный трудовой путь с неполных 15 лет. Одновременно я поступил учиться в школу рабочей молодежи № 1.

Несколько слов о производстве, где мне предстояло трудиться несколько лет. На фабрике работало около трех тысяч человек. Они отделывали полмиллиона метров тканей в сутки: всевозможные виды сатина, ситца, бязи. Большая их часть шла на экспорт. Главное звено – граверный цех. Здесь работали люди, от которых зависела расцветка тканей, а следовательно, их успех на рынке. На фабрике было много вредных производств, связанных с применением красителей. Помнится, некоторым категориям работников выдавали за вредность молоко. Практически все оборудование в то время было немецкое, еще дореволюционной поры. По причине старости и изношенности машин их приходилось постоянно ремонтировать. Зарплаты большинства рабочих были очень низкими, даже по сравнению с другими заводами. В условиях товарного голода, естественно, вокруг фабрики крутился криминал. Фабрика усиленно охранялась. По всему периметру – ограда, достаточно сильная служба охраны.

После окончания рабочего дня, на выходе из фабрики, работников обыскивали. Правда, делалось это выборочно, то есть обыскивали не всех. За хищения тканей, да и других ценностей следовало суровое наказание – до 7 лет заключения. Однако воровали. Одни по нужде, другие в целях наживы. Самый распространенный прием – многократное обвертывание тела материей. Иногда чувствовалась рука организованной преступности, когда дело доходило до хищения больших партий тканей. Для меня, в силу внутренних убеждений, этот вопрос не существовал даже теоретически. За все годы работы на фабрике меня ни разу не обыскивали. Видимо, у охраны была осведомительная служба, поэтому знали, кого обыскивать.

Работать я попал в механическую мастерскую. Мне предстояло за три месяца освоить токарную премудрость, затем сдать так называемую пробу, или, проще говоря, экзамен и получить третий разряд токаря.

Для обучения меня прикрепили к очень хорошему мастеру, пожалуй, самому квалифицированному токарю мастерской Мартыну Григорьевичу Серегину. Его можно было отнести к так называемой рабочей аристократии. Даже внешне он выглядел интеллигентно, носил очки, всегда был аккуратно одет.