Настроение опять испортилось. Рустий с огромным удовольствием посмотрел бы на настоящую казнь – голуби и дворцовые коты, которых он частенько казнил, ему уже порядком надоели. Спустившись с башни, он побрёл во дворец. До обеда было ещё далеко, и нужно было как-то убить время. Мимо него проехала нарядная повозка с гербом семейства Корстаков, которой правил личный прислужник Динария.

Рустий проводил её взглядом, и ему вдруг вспомнился подслушанный пять дней назад разговор дяди Грасария со своим старшим сыном. На первый взгляд вполне обычный разговор о поездке молодожёнов в гости к тётке Ортении. Но почему их лица, когда родственники вычислили его за кустом и вытащили на всеобщее обозрение, были такими встревоженными? И почему они укатили тайком, даже не взяв с собой прислугу?

Размышляя над этими событиями и, в конце концов, так и не решив, стоит ли о них рассказывать матери, Рустий почти добрался до своей комнаты, но тут в его голову внезапно пришла новая мысль. И, резко свернув, он нырнул во внутренний коридор, ведущий к покоям Грасария и его семьи.

Ему вдруг захотелось увидеть своего двоюродного брата. Одарию было уже больше двух месяцев, но суеверная Элида никуда не выносила ребёнка из комнаты и никому не разрешала даже смотреть на него. Нырнув в тайное убежище, из которого он вёл наблюдение за покоями родственников, мальчик припал к глазку. Элида в бесформенном домашнем халате стояла у кровати сына, но тут же обернулась на шум открывшейся двери. В комнату влетела раскрасневшаяся молоденькая прислужница Тусса и доложила, что ванна с цветочным отваром готова и госпожа должна поторопиться.

Элида кивнула и вышла. Тусса, повертелась немного, собрала у кроватки грязные пелёнки и, кинув взгляд на спящего ребенка, выпорхнула из комнаты. Рустий услышал, как она быстро прошла по коридору. Прачки находились в другом крыле дворца, а значит, на то, чтобы поближе познакомится со своим братцем, времени было предостаточно. Афишировать свой визит он не собирался и, покинув наблюдательный пост, ловко проскользнул в оставленную приоткрытой дверь комнаты прислуги.

Ребёнок спал. Он был крепко спелёнат, а на его головёнке с тонкими тёмными волосиками красовался смешной белый чепец. Круглое личико с пухлыми щёчками жило какой-то своей жизнью: реснички чуть заметно трепетали, носик смешно морщился, а ротик то расплывался в бессмысленной улыбке, то снова собирался в маленькое влажное сердечко.

Рустий легонько тронул пальцем гладкую кожу щеки, и ребёнок внезапно открыл глаза. Взгляд мутно-серых глаз сначала ничего не выражал, но потом Одарий увидел склонённое к нему лицо и сосредоточился на нём. Несколько секунд он молчал, разглядывая открывшуюся картину, а потом, решив, что она ему совсем даже не нравится, громко пискнул.

От неожиданности Рустий отпрянул. Ребёнок вздрогнул и заплакал сильнее. «Вот зараза! Чего орёт-то? Ещё не хватало, чтобы меня здесь кто-нибудь застукал…» Парень уже пожалел, что отправился знакомиться с этим заморышем. Он попробовал скорчить весёлую рожицу, но ребёнок его усилий не оценил, только добавив громкости.

Дело могло принять неприятный оборот, если вдруг лантар, стоявший у дверей покоев, решит сюда заглянуть, чтобы успокоить ребенка. Рустий огляделся. Увидев на кровати Элиды небольшую шёлковую подушку, он схватил её и быстро опустил на лицо ребёнка, стараясь прикрыть маленький орущий рот.

Крик сразу же затих, но младенец под его руками начал корчиться и изгибаться. «Ничего, подёргайся, подёргайся! В следующий раз будешь знать, что старшего брата нужно встречать с улыбкой, маленький говнюк!» Через минуту движения прекратились, и Рустий с облегчением убрал руки с подушки. Ребёнок молчал. «Ага, понял, засранец, что был неправ… Молодец, сообразительным будешь! Вот, смог же заткнуться, если брат приказывает! Ну, а теперь можешь на меня посмотреть. Разрешаю!»

Он сдёрнул подушку и остолбенел. На посиневшем личике глаза были плотно сжаты, а рот, сведённый судорогой, застыл в каком-то жутком оскале. Ребёнок был мёртв. Рустий ошарашенно смотрел на брата. Он никак не мог поверить, что так быстро и легко убил человека, пусть даже такого маленького и слабого. Но… он же не хотел! Нет, это Одарий решил его попугать и просто притворяется! Рустий протянул дрожащую руку и слегка потряс тельце. Голова безвольно мотнулась по подушке.

Внутри возник и мгновенно заполонил собой всё колючий комок страха. Ноги вдруг стали ватными, и, чтобы не упасть, Рустий ухватился за кроватку. Сердце бешено колотилось, не давая сделать глубокий вдох. Если сейчас его застанут здесь, с подушкой в руках, то сразу же обвинят в убийстве. А значит, он будет казнён…

Он услышал какой-то звук за дверью, тут же его обдало жаркой волной ужаса, и Рустий, почти ничего не соображая, бросил на лицо ребёнка злосчастную подушку и бесшумно метнулся в комнату прислуги. На его счастье, путь в коридор был свободен.

– Убийца! Мерзкая убийца!

Дверь с треском распахнулась, и в Зал Малого Совета ворвалась Элида с перекошенным от ярости лицом. Она визжала на такой высокой ноте, что сидевшие за большим столом члены Совета вначале не смогли разобрать ни слова. Пролетев разделявшее их расстояние, Элида бросилась к Мирцее и, уставившись на неё бешеными глазами, заорала:

– Это ты! Ты убила моего мальчика! Тварь поганая!

Только сейчас собравшиеся увидели, что женщина прижимает к груди маленькое тельце с безвольно откинутой назад головой. На пугающе синем личике малыша застыло выражение чудовищной боли, терзавшей его в последние мгновения жизни. Дрожащая рука Элиды ткнула в лицо Мирцеи, от ужаса забившейся в самый угол своего кресла.

– Убейте эту суку! Она задушила моего сыночка! Только она одна могла сделать это! Ну, чего вы все стоите? Убейте её!

Первым в себя пришёл Галиган Освел. Он вскочил со своего места и, оббежав стол, схватил Элиду за плечи, стараясь оттащить её от побледневшей любовницы. Женщина вывернулась из его рук и, подняв тельце над головой, дико завизжала:

– Не-е-е-ет! Не смей трогать меня своими мерзкими руками! Ты её сообщник! Ты всегда помогаешь этой подлой суке, этой шлюхе гахарской! Вот! Смотрите все, это их рук дело!

Она повернулась к застывшему Грасарию, по лицу которого так же разливалась мертвенная бледность:

– Что ты молчишь? Что??? Раскрой глаза – эти ублюдки уже добрались до твоей семьи! Мой мальчик… мой бедный маленький мальчик… о-о-о-о… – Она обвела сидящих долгим взглядом наполняющихся безумием глаз. – Но ты не бойся, мой милый, я сама накажу эту плохую тётю. Очень, очень плохую тётю… А ты поспи, родной. А хочешь, мама покормит тебя. Конечно, покормит…

Элида нашла глазами пустое кресло, с которого вскочил Галиган, обошла стол и уселась в него. Устроив ребёнка у себя на коленях, она расстегнула пуговицы и вытащила полную набухшую грудь с крупным тёмным соском, который приложила к синим губам младенца:

– Вот и хорошо… Кушай, мой мальчик, кушай. Расти большим и сильным, и тогда нам с тобой никто-никто не будет страшен… Ни эта тётка, ни её гадкий любовник… – Молоко текло по мёртвым губам ребёнка. Элида погладила маленькую головку с редкими волосиками и вдруг дико захохотала: – Ха-ха-ха! Ты только посмотри, какие рожи у этих недоумков! Смотри, смотри, как они выпучились на тебя! Боятся… Они все тебя боятся, мой сыночек… все… Потому что, когда ты вырастешь, ты всем им отрубишь головы… Ты будешь смелым, не то что твой отец… Он спит и видит себя на троне, но боится пойти и отрубить несколько голов… Три или четыре… а лучше все пять… И они будут катиться по залу, катиться, катиться… А ты, сладкий мой, будешь пинать их ножками и смеяться… смеяться…