Мирцея пришла в себя только на утро третьего дня. Сквозь полуприкрытые веки она разглядела неяркий свет, и её сознания достиг резкий звенящий звук. Она испугалась, что всё начинается снова, но тут же сообразила, что слышит удары гонга Главной пирамиды Остенвила.

– Пить… – голос прошелестел чуть слышно, словно осенний ветер протащил по камням упавший пожухлый листок.

Фасима, разводившая в камине огонь, резко обернулась и, зарыдав, бросилась к своей госпоже:

– Слава Богам Вечным и Истинным! Как же вы напугали нас всех, госпожа! Мы решили, что вы умерли, когда вас принесли… Такая вы были белая, прям как мрамор… даже белей! А Манук, он вообще чуть с ума не сошёл, так переживал, что вы умереть можете. Извёлся весь, всё твердил, что ему тогда не миновать Саркела!

– Воды… дай…

– Сейчас, сейчас! Манук вот это велел давать, если вы пить запросите… Слава Богам, вы очнулись! Пейте, пейте, я сейчас за ним сбегаю! Он ещё наготовит, лишь бы наша госпожа скорей выздоравливала!

Больная жадно глотала отвар, впервые почувствовав его горьковатый вяжущий вкус. Жидкость приятно растекалась внутри, согревая её своим чудодейственным теплом. Фасима радостно щебетала, продолжая с неугасающим пылом славить милостивых Богов, обещая немедленно сбегать в пирамиду и одарить каждого из них хоть чем-то за такое радостное событие.

Мирцея её уже не слушала. Она дико устала. Проглотив последние капли, женщина откинулась на подушку и, закрыв глаза, прошептала:

– Спать… буду…

Следующие два дня она почти всё время спала, открывая глаза только для того, чтобы выпить отвар, проглотить пару ложек ароматного куриного бульона или съесть кусочек нежнейшего паштета из печёнки молодого телёнка. Мирцея видела, что к ней приходили, и даже могла различить сквозь опущенные ресницы задумчивые, радостные или озабоченные лица своих посетителей. Но она была ещё слишком слаба, чтобы вести с ними беседы или даже просто отвечать на их приличествующие ситуации вопросы.

На пятый день своей болезни Мирцея смогла полулежать в кровати, опершись спиной на груду подушек. Навестивший больную Галиган с шумом уселся в придвинутое к кровати кресло и стыдливо отвёл глаза от её белого исхудавшего лица с тёмными кругами вокруг лихорадочно блестевших глаз.

– Что выяснили… о смерти ребёнка? – Она уже могла говорить, хотя каждое слово давалось с трудом.

Галиган развалился в кресле и небрежно поигрывал пышной кисточкой на поясе домашнего халата из плотного гахарского шёлка. Он вздохнул и снова украдкой взглянул на лицо любовницы:

– Ты ещё не совсем здорова, дорогая! Зачем тебе эти унылые государственные дела? Набирайся сил, приходи в себя, потом и побесе…

– Говори! – Мирцея сделала над собой усилие, и её голос почти не дрожал. – Я хочу знать всё!

Сигурн устроился в кресле поудобней и поведал, что Главный судья провёл самое тщательное расследование, но никого, хотевшего причинить смерть ребёнку Грасария, не нашёл. Как оказалось, Элида вошла в комнату и увидела, что на лице сына лежит маленькая шёлковая подушка, а мальчик уже не дышит. Как попала в кроватку к Одарию эта подушечка, никто не видел, но именно она и задушила ребёнка. Аврус Гентоп с пристрастием допросил всех, имевших доступ в покои Грасария и его жены. И хотя все прислужники в один голос клялись, что в руки не брали эту злосчастную подушку, судья решил, что Тусса, личная прислужница Элиды, вполне могла положить её в кроватку, чтобы ребёнок, проснувшись и повернув голову, не ударился о прутья.

Девушка рыдала и призывала в свидетели всех Богов, но Гентоп был неумолим, и преступницу отправили в Саркел дожидаться суда. Правда, ввиду того, что явных доказательств её вины всё-таки нет, Главный судья склонен назначить ей самое мягкое наказание – десять лет работ в каменоломнях.

Мирцея усмехнулась. Десять лет… Да она и год там вряд ли протянет. Конечно, никто не заставит её обтёсывать огромные глыбы мрамора или откалывать куски от залегающих в глубине пластов. Женщины в тех краях были большой редкостью и использовались совсем для других целей. Каторжникам, день и ночь ковырявшим внутренности скал и шлифовавшим плиты, понятно, было не до любовных утех – хватило бы сил добраться до своей убогой лачуги, а вот надсмотрщикам…

– Нужно было лучше за ребёнком смотреть. Как Элида?

Галиган неопределённо хмыкнул и пожал плечами:

– Я её больше не видел. Манук даёт ей какую-то гадость – она и сидит весь день как неживая. Но если вдруг пропускает приём очередной дозы, то начинает беситься, мечется по комнате и орёт. Говорят, пару раз её даже связывать пришлось.

– И… нет никакой надежды?

Галиган скорчил презрительную рожу и махнул рукой:

– А ты много видала свихнувшихся, чтоб они потом стали прежними? Вот и я про таких не знаю. Боюсь, у них это семейное – твой деверь с того дня ни одного слова не проронил. Ходит как живой труп, только в глазах огонь полыхает, как у дьявола.

Мирцея устало прикрыла глаза. Для неё не было тайной, что Грасарий её всегда недолюбливал. И теперь, как бы она ни пыталась его переубедить, он уже наверняка решил, что только она одна, и никто другой, виновна в смерти их долгожданного ребёнка. И кто знает, что этот упрямец предпримет сейчас, когда она не захотела умереть…

– Его сын вернулся из поездки?

Галиган удивлённо вскинул брови:

– Динарий?

Женщина распахнула глаза и недобро усмехнулась:

– А у него что, есть ещё сыновья? Он никогда не был таким кобелём, как его старший братец…

– Хм-м… Нет, не вернулся. До Кватраны путь неблизкий, да и тётушка Ортения всегда привечала его больше, чем твоих сыновей.

Мирцея пропустила колкость мимо ушей. Она уже устала, но мысль о племяннике и его внезапном отъезде отчего-то не давала ей покоя.

– Не нравится мне эта поездка. Не знаю почему, но что-то в ней не так. Отправь кого-нибудь в Ормину, пусть там всё разнюхают…

Галиган нехотя кивнул. Он поднялся, небрежно поцеловал восковую щёку любовницы и уже дошёл до самой двери, когда его остановил новый вопрос:

– Что с Беркостом?

Резко обернувшись, Главный сигурн широко улыбнулся:

– Если ты о Мустине, то хочу тебя порадовать – два дня назад прилив был настолько высок, что утром от твоего бывшего могущественного недруга остался только жалкий, мерзко пахнущий труп!

Мирцея вздрогнула:

– Ты уверен?

Поджав губы, любовник снисходительно посмотрел на женщину:

– Абсолютно! Мертвей не бывает!

– Заключение давал Манук?

В глазах Галигана промелькнуло вырвавшееся откуда-то беспокойство, но он заявил бодрым голосом:

– Он! Твой лекарь только и может, что отличить живого от покойника. Шарлатан гахарский… – И, вполне довольный собой, вышел из комнаты.