Первое рассказывает о том, как Владимир повел свое войско отражать набег печенежской орды, пришедшей на Русь из-за Сулы. Противники встретились у брода через Трубеж и встали по берегам реки. Никто не осмеливался первым начать переправу и вступить в сражение. Тогда печенежский хан предложил решить дело единоборством: русские и печенеги выставят поединщика; если победит русский, то не будет войны три года, если же печенег — то быть трехлетней войне. Владимир согласился; однако, несмотря на его призывы, в русском стане не нашлось охотника биться с печенегом. На рассвете, когда на другом берегу реки уже гарцевал готовый к бою степной витязь, к затужившему князю пришел старый ратник из киевского ополчения, сказавший, что он вышел на брань с четырьмя своими сыновьями, а дома у него остался пятый, младший сын — отрок необыкновенной силы; однажды отцу случилось выбранить его, и он в сердцах разорвал руками изрядный кусок сырой кожи, который мял в это время. Поединок отложили на день, а юношу срочно доставили в русский лагерь и подвергли испытанию, напустив на него быка, предварительно разъяренного раскаленным железом. Отрок подскочил к бесновавшемуся животному и вырвал из бока клок шкуры с мясом, сколько захватила рука. Владимир обрадовался, что наконец нашелся достойный противник печенегу. На следующее утро состоялось единоборство. Русское войско построилось напротив печенежского; между полками отмерили место и выпустили бойцов. Печенег был велик телом и страшен; он рассмеялся, увидев невысокого отрока, вышедшего навстречу ему из русских рядов. Но когда они схватились, то печенегу стало не до смеха: юноша крепко обхватил его своими руками, удавил до смерти и бросил оземь. Печенеги в страхе бросились врассыпную, а русские погнались за ними и посекли их во множестве. На месте поединка Владимир заложил город, назвав его Переяславлем[146], «зане перея славу отрок тот» (или «зане Переяслав отрок тот», что, по мнению А.И. Соболевского, правильнее).

Исследователи не раз отмечали литературные и фольклорные параллели этому преданию, в котором «отразился прежде всего очень распространенный мотив победы над великаном, в частности присутствующий и в Библии (Давид и Голиаф); кроме того, в параллель к нему может быть приведена сказка — борьба Никиты или Кирилла Кожемяки со змеем». Однако осталось незамеченным то, что летописное сказание напрочь отрицает наличие у Владимира «сильных могучих богатырей», в окружении которых он предстает в былинах: договорившись с ханом о единоборстве, Владимир возвращается в свой лагерь и шлет бирючей сказать: «Нету ли такого мужа, иже бы ся ял [который бы схватился] с печенежином?» И не обретеся нигдеже». Сама же схватка юноши с печенегом — это отнюдь не былинное богатырство, когда герой ради того, чтобы приобрести или преумножить свою честь и славу, ищет достойного себе противника, а обычный для военной истории Средневековья поединок рядовых удальцов (иногда их место занимали вожди противоборствующих армий) перед началом сражения.

Сказание о белгородском киселе и вовсе далеко от любования грубой физической силой, взамен которой прославляет хитроумие жителей Белгорода, сумевших одурачить осадивших город печенегов. По совету одного старца белгородцы наварили киселя, разлили его в кадки и опустили их в городские колодцы; в княжеском погребе нашлась еще бочка меда, отправленная туда же. После этого они пригласили печенегов поглядеть, что делается в осажденном городе. Водя печенежских посланцев от колодца к колодцу, горожане на славу угостили их киселем и медом и уверили, что, стой те под Белгородом хоть десять лет, все будет бесполезно: взять город измором невозможно, потому что сама земля кормит его жителей. Изумленные печенеги, убедившись в неисчерпаемости съестных припасов у осажденных, ушли обратно в степь.

Здесь мы также видим древнерусскую разработку бродячего сюжета мировой литературы и фольклора. Например, Геродот приводит схожий рассказ о милетянах, которые пригласили в свой город посла лидийского царя, враждовавшего с Милетом и регулярно опустошавшего его окрестности в расчете уморить милетян голодом. Царский посланец увидел ссыпанную на рыночной площади гору хлеба (то были последние запасы милетян) и горожан, весело пирующих и распевающих песни. Когда он поведал об этом лидийскому царю, тот поспешил заключить с милетянами мир. Фольклорным аналогом подобных историй являются сказки, притчи, анекдоты, высмеивающие простаков, которых надувают смышленые плуты и хитрецы.

Итак, в противоположность утверждению об историческом соответствии «богатырской эпохи» древнерусских былин Владимирову княжению, мы видим обратное, а именно, что в Повести временных лет и наиболее древних народных преданиях дружина князя Владимира выступает безликой и безымянной массой, не выдвинувшей из своей среды героических личностей. Исключение составляет только княжий уй и воевода Добрыня, чей образ, впрочем, тоже лишен черт эпического героизма.

Печенеги получают от жителей Белгорода корчаги с киселем. Древнерусская миниатюра

Персонификацией «дружинушки хороброй» князя Владимира занялись позднейшие летописцы, которые взяли за образец не столько русский народный эпос, сколько библейскую историю. Никоновская летопись (XVI в.) добавила в печенежский цикл сообщений Повести временных лет ряд известий о «богатырях» — Яне Усмошвеце, Александре Поповиче и Рагдае Удалом. Причем если первый из них — это тот самый повзрослевший отрок, некогда «убивый Печенежского багатыря»[147], то два последних являются русскими двойниками гибборим — «сильных» из окружения царя Давида: Александр Попович, которого Владимир за победу над половцами[148] «сотвори вельможа в по-лате своей», повторяет судьбу Ваней, происходившего из священнического рода и сделавшегося за свои подвиги «ближайшим исполнителем приказаний» Давида (3 Цар., 23: 23; I Пар., 11: 25); Рагдай Удалой, «яко наезжаше сей на триста воин», заставляет вспомнить Авессу, «убившего копьем своим триста человек» (3 Цар., 23: 18; I Пар., 11: 20). Один из русских «Иконописных подлинников»[149] даже устанавливает количественное соответствие между богатырями Владимира и «сильными» Давида. Последних, по Библии, было «всех тридцать семь» (3 Цар., 23: 24—39), из которых необыкновенной физической силой отличались трое; и у князя Владимира Киевского, говорит русский источник, «быша сильнии мужие богатыри: Ян Усмошвец, Переяславец, что печенежского богатыря убил; Рогдай Удалый, против трех сот мог выходити на бой; Александр Попович, и всех их было 37 богатырей».