Цай стойко держался в начале спада 1962 г., а затем хладнокровно вложил дополнительные $28 млн в дело в октябре. Фонд в целом вырос на впечатляющие 68 % к концу года на фоне восстановления рынка. Казалось, Цай держит руку на пульсе рынка. Он приобрел известность. Бычий рынок продолжался, и выход Цая на сцену был безупречным. Другим звездным годом стал 1965 г., когда Цай получил прирост примерно 50 % против 14,2 % у Dow{124}. Результативные фонды, как группа, утвердились в качестве горячего новшества, и Цай стал знаменитостью. Пришло время монетизировать славу.

Цай ушел из Fidelity и основал собственную управляющую компанию в Нью-Йорке. Он поселился в роскошных апартаментах гостиницы Regency Hotel, а штаб-квартиру компании устроил в шикарном офисе на дорогой Парк-авеню{125}. Цай приобрел такую популярность у инвесторов, что после открытия своего нового фонда в 1966 г. он привлек капитал почти в 10 раз больше, чем ожидал. Хороший старт начинался с $25 млн, а Цай собрал при открытии фонда Manhattan Fund $240 млн – рекордный размер вновь привлеченного капитала{126}.

К сожалению, момент его выхода на рынок, который он так безупречно определял прежде, оказался таким неудачным, какой только можно представить. Manhattan Fund начал торговать в феврале 1966 г., в том самом месяце, когда Dow достиг своего десятилетнего максимума. Стоит ли удивляться тому, что результативность Цая испарилась на фоне восходящего рыночного импульса. Его популярность в то время, однако, была настолько высокой, что инвесторы в дополнение к начальному капиталу принесли ему еще $250 млн к концу лета 1968 г., несмотря на низкую результативность фонда. К тому моменту, возможно, из-за очевидной непригодности его стиля для рынка без ценового импульса Цай предусмотрительно решил продать компанию. Той осенью, при совокупных активах более $500 млн, холдинговая компания, которой принадлежал Manhattan Fund, была продана за $27 млн. Цай, таким образом, вышел из дела богатым человеком. Как ни печально, но о его инвесторах нельзя было сказать этого. В течение следующих нескольких лет фонд потерял 90 % своей стоимости{127}.

Хотя Баффетт не мог знать ни о плохом выборе момента для выхода на рынок, ни о размерах убытка, уготованного инвесторам Цая, он, тем не менее, совершенно не принимал стиль «модного» инвестирования. На протяжении десятилетия он ясно давал понять, что, с его точки зрения, добром это не кончится, правда неизвестно, когда именно. Баффетт всегда старался с самого начала снизить ожидания, особенно ожидания своих собственных партнеров. Он вновь бросил Цаю вызов, на этот раз прямо обращаясь к нему, в своем полугодовом письме, написанном в июле 1968 г. (как вы помните, Цай продал свой фонд всего несколько месяцев спустя). Вот что Баффетт сказал тогда:

Хотя и Баффетт, и Цай вышли из 1960-х гг., увеличив свое состояние почти на $30 млн, деньги Цая пришли в результате продажи его фонда, а Баффетт просто забрал свою долю капитала товарищества – с самого начала он вкладывал практически все свое вознаграждение за результативность обратно в товарищество, где его доля увеличивалась наряду со всеми остальными долями. Конечно, он мог бы получить еще больше, если бы тоже решил продать товарищество, однако для него более подходящим вариантом была ликвидация. Даже если он и получал предложения продать товарищество, то отвергал их{129}. Баффетт явным образом уравнивает свое положение с положением партнеров и видит в этом очень важный аспект. Он зарабатывает деньги вместе с ними, а не за счет них. Ликвидация, а не продажа при таком подходе совершенно естественна. Если он не считал нужным продолжать инвестирование, то он и не говорил никому, что собирается делать это.

Удивительное равенство в отношениях с партнерами, которое Баффетт так лелеял, заставляло его работать и делиться информацией честно и открыто, как должны действовать все хорошие консультанты и фидуциарии. Откровенно рассказывая о перспективах товарищества и действуя в интересах партнеров, даже когда это вредило его финансовому вознаграждению в качестве управляющего партнера, Баффетт демонстрировал поведение, которое должно служить образцом для индустрии финансовых услуг.

Помимо уроков честности в нашей подборке комментариев Баффетта есть еще один важный аспект. Внимательное изучение его поведения на протяжении всего цикла существования товарищества позволяет увидеть, что меняться должны методы, а не принципы, при взлетах и падениях рынка. С оскудением возможностей по размещению капитала по мере созревания бычьего рынка «продолжение танца лишь потому, что музыка все еще играет» является ошибкой. Наша позиция современных читателей выигрышна с исторической точки зрения. Просматривая множество писем, написанных за 13 лет (подобно тому, как просматривают старые фотографии), мы видим, как Баффетт остается удивительно рациональным и приверженным своим инвестиционным принципам, хотя другие начинают верить в то, что деревья действительно могут расти до небес.

Это действенное напоминание явных выгод соблюдения дисциплины и готовности мыслить самостоятельно – нередко вразрез с представлениями толпы. Многие находят концепции Грэма – отношение к акциям, как к компаниям, и образ г-на Рынка – логичными в теории. Однако говорить о стоимостном инвестировании это совсем не то, что реально заниматься им. Если бы это было легко, то этим занимались бы все, кому не лень. Письма дают нам дорожную карту и примеры, которые могут помочь перейти от слов к делу. Они задают стандарты: не что мы надеемся сделать или даже хотим сделать, а то, что мы должны делать независимо от изменений инвестиционного климата. Когда путь ясен, мы действуем, а когда он сомнителен, мы не инвестируем. И никаких исключений. Баффетт, величайший стоимостной инвестор нашего времени, высек свои базовые принципы в камне задолго до создания товарищества, и с той поры рынки просто крутились вокруг них. Чтобы инвестиционная идея прошла через его фильтр, она должна быть понятной ему и иметь подходящую цену. В противном случае он просто проходил мимо нее.