– Да что я, маленький – не понимаю? – возмутился Хадамаха.

Тысяцкий запрокинул голову, глядя на возвышающегося над ним парня.

– Ты здоровенный, как медведь, – усмехнулся он.

Хадамаха смутился, пристально уставившись на памятник четверке основателей. Начатая Советником лихорадочная работа добралась и сюда – городской резчик по льду торопливо восстанавливал разбитое лицо воеводы.

– Старается Ягун-ыки, – вдруг хихикнул тысяцкий и на недоумевающий взгляд Хадамахи пояснил: – На что хочешь спорю, физиономию воеводе сам Ягун и раздолбал. Чтоб Советник Ягуновой толстой физии не приметил.

– Советнику не все равно? – удивился Хадамаха.

– А ты разве не понял? – тоже удивился тысяцкий. – Ведь это Советник – тот воевода, что город наш основал! – и он кивнул на памятник. Шагнул в сторону, направляясь к караулке. – Ты со мной?

– Господин Советник велели искать, – откликнулся мальчишка.

– Приказы господина Советника надо выполнять, – согласился тысяцкий. – Но и с Храмом такой мелкой сошке, как городской стражник, тоже задираться не следует. Было бы неплохо, окажись, что троица, о которой он говорил, действительно убралась бы из города. – И прощально кивнув Хадамахе, он пошагал прочь.

– Ты его любишь, понимаешь, лю-бишь! Вы одни, в утлой лодчонке, посреди безбрежного Океана! Он только что отдал за тебя жизнь, и ты прощаешься с ним, оплакивая его в сердце своем! А ты что? – Ковец-Гри-шаман запустил обе руки в волосы и дернул с такой силой, точно вознамерился скальп с себя снять. – Почему у тебя такой вид, будто ты его только что сама багром забила? А сейчас концы в воду спрятать намереваешься? Ты ему еще камень на шею привяжи!

– Дайте камень – привяжу, – плюхаясь на скамью, процедила Аякчан.

Лодочка, маленькая и ладная, как игрушка, стояла на помосте для представлений. Аякчан, с распущенными по плечам и пышно взбитыми ультрамариновыми волосами, сидела в лодке. Донгар, видно, изображая того самого «только что отдавшего жизнь», бессильно свисал через борт и не шевелился.

– А по мне, так даже натуральнее, – лениво подал голос сидящий на ступеньках Хакмар. – Вполне естественное для жрицы выражение лица!

– А по мне, этот твой айсберг сейчас свалится прямо на них! – едко прокомментировал Ковец-Гри, тыча пальцем в глубину помоста. – Вот тогда все будет очень натурально!

Хакмар обеспокоенно оглянулся на украшающее заднюю часть помоста величественное, похожее на обточенный сахский алмаз сооружение из тонко выпиленных пластин льда. Верхняя пластина и впрямь угрожающе накренилась, норовя рухнуть Аякчан на голову. Хакмар вскочил и принялся хлопотливо подпирать ледяную плиту палками.

– Теперь что касается тебя, Донгар, – Ковец-Гри повернулся к «трупу».

Донгар шевельнулся, «оживая», сел и уставился на Ковец-Гри преданными глазами, показывая, что готов всем телом впитывать наставления мастера. Хадамаха уже понял, что черный шаман очень ответственно относится к любому делу.

– Ты не мог бы… – Ковец-Гри пощелкал артистически длинными пальцами, – играть несколько более выразительно?

– Так мертвый я, однако, – удивился Черный. – Мертвые, они тихо лежат, не выражаются. В Среднем-то мире… – после небольшой паузы добавил Донгар. – Что я, мертвых не видел?

С неприятным теплом в груди Хадамаха подумал, что черный шаман, камлающий в Нижний мир, пожалуй, видел и таких мертвых, которые не тихо и не лежат.

– А-у-у! – по волчьи взвыл Ковец-Гри. – Донгар, ты пойми… Настоящий мертвый и тут, на помосте, мертвый – это разные мертвые! Настоящий мертвый пусть что хочет делает – хоть тихо лежит, хоть… хоть по стойбищу бродит!

– Неправильно мертвому так-то себя вести, – сказал Донгар. И вот тут Хадамаха всем нутром ощутил, что этот тощий и на первый взгляд чуток придурковатый парень – действительно черный шаман! Голос у Донгара стал как стальной меч, а лицо – будто из камня. Хадамаха искренне, от всего сердца пожалел того мертвого, который осмелится в присутствии Черного вести себя… неправильно.

Но Ковец-Гри только отмахнулся:

– На помосте мертвый не должен походить на настоящего! Он должен таким быть, чтоб зрителя до потрохов проняло!

Донгар немного подумал, коротко кивнул и… брык! – снова свесился с борта. Его широко распахнутые и совершенно неподвижные глаза были жутко выпучены, раздутый язык свисал из угла рта, и невесть каким шаманством он даже умудрился вполне натурально посинеть. Теперь сдавалось, что его герой хоть и помер посреди Океана, но не иначе как от черной немочи. Сразу становилось понятно, за что Аякчан его багром забила: черная немочь штука заразная, вдвоем с хворым в крохотной лодчонке – врагу не пожелаешь!

– Придурок! – Аякчан с воплем выскочила из лодочки.

– Никаких перерывов! – взвился Ковец-Гри. – Работать и работать! Донгар, ты куда?

Вылупленные глаза черного вдруг коротко мигнули, Донгар перекувырнулся и направился прямо к тихо сидящему перед помостом Хадамахе.

– Угораздило тебя, однако, – сочувственно поцокал он языком, разглядывая покрасневшую от жара кожу на щеках у мальчишки. – Полечить надо, а то облезешь, как освежеванный тюлень ходить станешь. – И со спокойствием человека, уверенного в своем праве командовать и решать, он повел Хадамаху к чуму.

– Да что такое! – возмущенно возопил Ковец-Гри, но потом безнадежно махнул рукой. – Ладно, отдыхайте пока! Я в город схожу, куплю, чего для Хакмаровых спецэффектов надобно. Но как вернусь – работать и работать! – прокричал он уже вслед удирающим ребятам.

– Ложись! – подталкивая Хадамаху к лежанке, скомандовал Донгар, возясь с мешочками, от которых сильно и приятно пахло сущеной травой.

Вздохнув, Хадамаха вытянулся на лежанке. Только сейчас он понял, как устал. Мышцы болели, точно изорванные в клочья. Обожженная кожа горела, а голова была тяжелой, будто он не спал всю Ночь. От резкого голоса Аякчан в ушах возникал звон, похожий на комариный.

– Он все-таки сделал это, твой Ковец-Гри! – упирая руки в бока и гневно воздвигаясь над Хадамахой, провозгласила она. – Вставил историю любви жрицы и шамана, правда, не Черного! Это ты во всем виноват!

– Какое счастье, что нас теперь четверо! – с чувством сказал Хакмар. – Ровно на одного во всем виноватого больше!

– Оставь мальчика-медведя, худо ему. Снега принеси, однако! – всовывая ей в руки медный котелок, скомандовал Донгар.

– Не командуй, я тебе не жена! – с грохотом, от которого голова Хадамахи едва не взорвалась, котелок полетел в сторону.

– Я принесу, – подбирая котелок, сказал Хакмар. – Хотя я ему тем более не жена! А ты хоть молоко разморозь.

– Еще чего! Я жрица, а не храмовая прислуга! – продолжала бушевать девчонка.