Все плыло перед Чигринским, пот заливал ему глаза. Композитор кланялся и кланялся, как заведенный. Сияли люстры, струились блеском бриллианты на шеях и запястьях дам, от золота лож рябило в глазах. Он ощущал не то чтобы головокружение от успеха, но невероятное, ни с чем не сравнимое удовлетворение от того, что все оказалось не зря – его колоссальный труд, старания Алексея, золотая роза, зеленый рояль, история принца-поэта… И если бы кто-нибудь сейчас напомнил ему о том, с чего все начиналось, о его терзаниях и музыкальной немоте, об очаровательной Оленьке и ее гибели, о баронессе Корф и встрече с ней в самый, может быть, драматический момент его жизни – он бы, пожалуй, даже не понял, какое все это имеет к нему отношение, потому что давно уже перевернул эту страницу и почти забыл о том, что случилось когда-то. Он был кудесником, создающим миры, в которых людям хотелось жить, а все прочее – все прочее не имело абсолютно никакого значения.