— Мариника, мне рассказывали, что ваш музей располагает обширным собранием полотен Бруно Шермана. Могу я их увидеть?

Дрогнули вишневые губы, в глазах промелькнуло сложное и настороженное выражение. Мариника, до сих пор такая радушная, радующаяся возможности показать заезжему гостю нукусское богатство, замкнулась.

— Картины Шермана на реставрации, — с непонятным ожесточением ответила она.

— А когда они вернутся с реставрации?

— Нескоро. Вы ведь приехали всего на неделю, не так ли?

— Так, и мне не хотелось бы задерживаться. Могу я увидеться с реставратором?

— Нет, не можете. Технология требует особого режима. Реставрируемой картине человек со стороны, со всеми своими микробами, так же опасен, как новорожденному ребенку.

— А я в марлевой маске… — Турецкий прикидывался дурачком.

— Нет-нет, я не могу вам позволить. С моей стороны это было бы должностным преступлением.

При словах «должностное преступление» в глазах Мариники снова промелькнула та же непонятная тень. Следователь по особо важным делам Турецкий привык подмечать подобные вещи. Но в то же время опыт подсказывал, что не нужно настаивать на своем, когда не имеешь достаточно доказательств, иначе человек уйдет в глухую несознанку, а ты останешься ни с чем.

Тем более Турецкий не хотел давить на Маринику. С очаровательными женщинами он привык действовать лаской. «В том заключается бесспорная истина, что каплей меда поймаешь больше мух, чем ведром желчи», — мысленно произнес он восточную, как ему думалось, мудрость и приготовился действовать в соответствии с этой полезной поговоркой.

— Мариника-апа, к нам пришло письмо из Швеции. Шведы спрашивают, когда они могут приехать на экскурсию. После обеда ответите, хоп?

Среда влияет! Интернациональный коллектив высококвалифицированных сотрудниц Мариники Бабановой — узбечка Саида, грузинка Кетеван и русская Наташа — одинаково пользуется хлопающим словечком «хоп» в значении «хорошо» и уважительно обращается к своей начальнице «апа»: как к старшей в роду, как к матери. Она и старалась быть для них матерью: заботливо опекала и служила примером для подражания. Не только безукоризненно грамотная и эрудированная, но, кроме того, всегда приветливая, вежливая, подтянутая, красиво одетая и причесанная — не директор музея, а воплощенная мечта художников, которые были бы рады отдать такой волшебнице на хранение свои гениальные полотна.

Как она их подвела! Если бы девочки узнали, что она натворила, — смогли бы доверять ей, как прежде?

— Мариника-апа!

У Наташеньки, кандидата наук, глаза были круглыми, все примечающими. Директор музея сидела, закрыв лицо ладонями, а на столе перед ней в вазе красовался букет, с фантазией составленный из разных цветов, стоящий в Нукусе, на который наступает пустыня, баснословную сумму.

— Да, Наташенька, — не оборачиваясь, ответила Мариника. — Положи письмо на стол, будь добра. У меня голова что-то разболелась.

Если Мариника, вопреки всем правилам, говорила даже не обернувшись — значит, действительно произошло что-то серьезное. Наташа на цыпочках подошла к столу и положила на него конверт со штемпелем международной авиапочты. Ей показалось, что из-под плотно прижатых к лицу ладоней Мариники капают слезы, и она на секунду замерла, чтобы проверить это впечатление, но, устыдясь своего любопытства, быстро покинула кабинет начальницы. Когда Наташа вышла, Мариника встала и заперла дверь на ключ. Она поступала так очень редко, но сейчас ей срочно требовалось собраться с мыслями. Смуглое, не увядшее с годами лицо Мариники было искажено страданием.

Кто этот человек? Документы как будто не вызывают сомнений, однако ей отлично известна была цена документам в наше смутное время. Разве можно кому-то сейчас доверять? Мариника боялась доверять даже собственной интуиции, подсказывающей, что этот приезжий — хороший, честный человек. Убедившись, что картин Бруно Шермана он не увидит, Саша (Мариника уже привыкла мысленно называть его Сашей) принялся с большим интересом рассматривать картины других деятелей русского авангарда, отпускал замечания, которые показывали, что он разбирается в искусстве. И в женщинах… Это он давал почувствовать всем своим отношением к ней. И этот букет, и комплименты, и ухаживание, сочетавшее упорство с ненавязчивостью, дающее женщине дорогу к отступлению, будто говорило: «Если ты несвободна, я буду восхищаться тобой издали».

Она была свободна. Она давно забыла, как пользоваться своей свободой. В Нукусе все друг друга знали: каждый день, идя на работу и с работы, Мариника встречала одни и те же знакомые лица. С ней все здоровались. Она была уважаемым человеком. Какие в таких условиях могли быть любовные приключения? Если учесть еще, что все мужчины в Нукусе были либо женаты, либо немощными, либо годились ей в сыновья. Еще, правда, были жертвы макового дурмана, опустившиеся наркоманы, но Мариника не настолько нуждалась в мужчине, чтобы связываться с ними.

Сегодня последний день. Завтра Турецкий должен был уехать. У Мариники был выбор: подарить ему последнюю встречу или прийти после работы в свой привычный, знакомый, погасший дом. До сих пор ее восточный дом, с небольшим водоемом и садом, где можно было полежать в тени, казался ей уютным местом, но это все относилось к разряду скудных радостей одинокой женщины.

Мариника была красивой, свободной и не собиралась хоронить себя прежде смерти.

Однако она и не обязана была дарить себя всем без разбору. Этот человек интересовался не ею, а картинами. И кто мог знать, зачем?

Что ж, она могла это узнать. В постели даже самые скрытные мужчины становятся разговорчивее. Об одном только нужно ей помнить: не наговорить лишнего.

2

— Но почему было не спросить меня прямо? — в десятый, наверное, раз повторяла Лена Калиниченко, нянча Гришеньку, который сегодня вел себя спокойно. — Зачем было устраивать песни и пляски вокруг моего несчастного долларового счета? Нашли богатейку! Знаете, сколько в наше время стоит кормить и одевать ребенка? А памперсы? Это мои алименты, и я имею на них право.

Ей не составило бы труда рассказать раньше, как она, острая на язычок, увлеченная искусством, престарелая, по нынешним временам, девственница, была приглашена в особняк Евгения Пескова, чтобы давать консультации по вопросам интерьера: затейник Евгений в одной комнате желал воспроизвести стиль ампир, в другой — рококо, в третьей — не существовавший в приземленной московской действительности стиль русского авангарда… У Пескова гостил его друг Абрам Файн, с подростковой гиперсексуальностью добивавшийся секса с любой женщиной, оказавшейся в пределах досягаемости. Нет, он ее не изнасиловал — он ее достал. Бывают люди, которые всегда добиваются желаемого: нытьем, мытьем, катаньем, любыми способами, так, что в конце концов хочется закричать им: «На, подавись, только отстань!»

Теперь Лена хорошо представляла себе, какими способами Файн выцарапал у судьбы свои миллионы. Хотя в целом она на него не обижалась. Он признал Гришеньку своим сыном и регулярно переводил деньги на ее банковский счет. Но вот уже два месяца она не получала переводов. Связаться с Абрамом не удавалось. По этому поводу Лена звонила Евгению Пескову, который не слишком хорошо к ней относился. Тот назвал ей время очередного пребывания Файна в России и рекомендовал самостоятельно договариваться с ним.