Встречаясь с некоторыми из них несколько лет спустя во Владивостоке или в Москве, мы с удовольствием вспоминали трудные, но памятные времена гражданской войны в Испании.

Вернемся, однако, к Смушкевичу. Перед поездкой в Испанию он командовал авиабригадой в Белорусском округе и пользовался большим авторитетом, потому что сам отлично летал, мог всегда показать, как нужно работать. В Испании его уважали и любили. Знание своего дела и отвага в боевых условиях не могли не покорить сердце любого подчиненного. Настоящий авторитет не создается присвоенными званиями или назначением на высокую должность. Только на деле можно доказать, что звание дано правильно и в назначении начальство не ошиблось. Особенно быстро все становится на места в боевых условиях. Так было и с Яковом Владимировичем Смушкевичем.

«Ну, поехали в Картахену», – вставая, обратился ко мне Смушкевич, когда все вопросы были решены. Ему было по пути, так как в Мурсию отсюда нельзя было попасть иначе, как через военно-морскую базу. Сиснерос, помнится, решил остаться на аэродроме.

В старом большом доме Капитании нас встретили командир базы Руис и Хуан Гарсиа. Пока готовили кофе, а для любителей (из русских) чай, разговор зашел о событиях последних недель. После победы под Гвадалахарой сгладилось неприятное впечатление от февральского наступления мятежников на Юге. Казалось, у республиканцев достаточно средств и людей, чтобы одолеть врага, но и противник набирал силы, ширилась интервенция немцев и итальянцев.

Беседа оживилась, когда в комнату вошли командующий флотом М. Буиса и В. Рамирес – неистовый андалусец, командир флотилии эсминцев. «Муча хенте! (Сколько тут народу!)» – не смущаясь, громко воскликнул шумливый дон Висенте, в то время как скромный Буиса спокойно прошел и, сняв форменную фуражку, начал вежливо здороваться по очереди со всеми.

Антонио Руис был гостеприимным хозяином, и, когда у него собирались гости, он беззаботно откладывал все свои дела и принимался угощать друзей. Он, безусловно, жалел, что дело клонилось к вечеру и с темнотой могли появиться самолеты. Правда, на этот раз все обошлось благополучно.

Когда сели за стол, начались взаимные любезности. В любезности испанцам отказать было нельзя. Распекавший своего подчиненного офицер обязательно кончал беседу традиционным: «Салуд». Даже проверявший пропуска часовой, который с криком: «Пара, фуэго! (Стой, или открою огонь!)» – грозно наводил оружие, через минуту, еще не убедившись, что есть пропуск, уже приветливо говорил: «Салуд» – и махал рукой. Так было в первые месяцы гражданской войны в Испании. А тут собрались авиационные и флотские начальники вместе. Моряки уже оценили роль авиации в современной войне и с большим уважением относились к летчикам. Они понимали, что можно быть спокойными на кораблях, если на соседнем аэродроме дежурят истребители. Понимали и летчики, что без флота они не получили бы самолетов, и отдавали должное присутствующим здесь комфлоту и командиру флотилии эсминцев.

«Компанеро Дуглас должен побывать на кораблях», – говорили моряки, а Смушкевич, в свою очередь, звал их не только побывать на аэродроме, но и «полетать на самолетах» для более тесного взаимодействия.

Неожиданно быстро, по-южному, стемнело, и летчики стали торопиться по домам. Смушкевич выполнил свое обещание и через несколько недель побывал на крейсере «Либертад».

Связи моряков с летчиками-волонтерами продолжались в течение всей гражданской войны в Испании. Флот уже не мыслил свою боевую деятельность без авиации. Об этой роли авиации мы не раз беседовали с П. В. Рычаговым, когда он был моим соседом на Дальнем Востоке, командуя ВВС Первой армии. С Я. В. Смушкевичем, И. И. Проскуровым и многими другими я часто беседовал на эту тему, уже работая в Москве.

Война войной, а изредка все же удавалось и отдохнуть. Когда события, сначала ошеломившие всех, затягиваются, люди обычно приспосабливаются к обстановке и далее в самые напряженные месяцы боевых действий находят свободное время, выкраивают часы досуга. Война со своим напряжением днем и ночью и опасностями иногда сменяется более спокойными днями. В дневное время на улицах становится оживленнее, кафе и рестораны бойко торгуют, население, ушедшее от бомбежек в горы, возвращается к своим очагам. Если несколько ночей проходит спокойно без тревог и налетов, народ начинает задерживаться на улицах до темноты, а затем привыкает к мирному распорядку, как бы забывая о войне. Нечто подобное происходит и на кораблях. Матросы и офицеры, увольнявшиеся редко и только днем, получают разрешение задерживаться на берегу в вечерние часы, а на кораблях устанавливается менее напряженный распорядок. Только зенитчики в любое время дня и ночи остаются в полной боевой готовности, да и те временами забывают об опасности, пока противник своим внезапным налетом не напомнит о себе.

Присущее любому человеку желание отдохнуть в свободный вечерок было не чуждо и советским морякам-добровольцам. Появилась необходимость организовать их свободное время. Те, кто успел ближе познакомиться с испанскими моряками, вместе с ними съезжали на берег. Однако больше всего хотелось встретиться с соотечественниками, поболтать, вспомнить свой родной флот. Такая потребность возрастала в дни больших советских праздников. Тогда хотелось быть вместе не только с советскими добровольцами, но и со всей Родиной. Помнится, с каким удовольствием в таких случаях собирались мы около радиоприемников и слушали Москву. Нам нравилось слушать московские радиопередачи и звон кремлевских курантов.

Пожалуй, в один из таких праздников и возникла мысль создать клуб для советских добровольцев, в котором можно было бы провести вечер, послушать музыку, побеседовать о том о сем. С. С. Рамишвили – наш советник командира базы – охотно взялся за это и через две недели приспособил под клуб одну из квартир недалеко от Капитании. Кончита и Консуэло – молодые испанские девушки – навели чистоту в этом помещении, расставили столики, создали даже некоторый уют. Посещение клуба находилось в прямой зависимости от погоды. Лунные ночи всегда были сопряжены с опасностью налетов, город был настороже, а личный состав оставался на кораблях. Но когда ночи были темные, да если еще накрапывал дождик, город оживал и наш «Дом офицера» заполнялся советскими товарищами. Кончита выносила патефон, и все с удовольствием слушали советские пластинки. Их присылали по моей просьбе и по вкусу какого-то товарища в Москве. Обычно это были песни из знакомых и полюбившихся советскому зрителю кинофильмов. Среди них особым успехом пользовались те, которые воспевали море и были близки сердцу военных моряков. «Штурмовать далеко море посылала нас страна» или «Широка страна моя родная», – запевал кто-нибудь, и тут же подтягивали остальные. Пользовались популярностью также некоторые испанские песни или просто мотивы. Однажды в клубе откуда-то появилась серия пластинок с песнями на мотив «Коробейников». Существовали пластинки, в которых воспевалась прекрасная русская Катюша. Подобно тому как всем русским известно имя пламенной Кармен, так и испанцам запомнилась Катюша. В Испании даже существовала постановка под названием «Катюша мухер руса», т. е. «Катюша – русская женщина». Когда появились наши первые бомбардировщики, их сразу окрестили «катюшами», и, видимо, совсем не в честь той Катюши, которая «выходила на берег», а скорее той, которая значительно раньше была известна в Испании. Нет смысла гадать, какие «катюши» ходили бомбить мятежников, но песня всем нравилась, ее одинаково любили советские и испанские друзья.