Все пребывают, или пребывали, или вскоре будут пребывать в скорби.

Такова природа вещей.

Хотя на первый взгляд кажется, что все люди разные, на самом деле это не так.

В душе у каждого страдания; наш неизбежный уход, многочисленные потери, которые мы переживаем, пока движемся к концу.

Мы должны попытаться увидеть друг друга под таким углом зрения.

Под углом зрения страдающих, обреченных на уход существ…

Которые вечно становятся жертвой неодолимых обстоятельств, а наград в виде радости получают ничтожно мало.

Его сочувствие в это мгновение распространялось на всех, распределялось, согласно строгой логике всем поровну.

Он уходил отсюда сломленный, устрашенный, усмиренный, униженный.

Готовый поверить во что угодно об этом мире.

Утративший вследствие этой потери часть присущей ему твердости.

А потому довольно могущественный.

Ослабленный, уничтоженный, изменившийся.

Милосердный, терпеливый, ошеломленный.

И все же.

И все же.

Он вел войну. Хотя те, с кем он вел войну, тоже были страдающими ограниченными существами, он должен…

Уничтожить их.

Убить их, лишить средств к существованию и вернуть в лоно.

Он должен (мы должны, полагали мы) сделать все, что в наших силах, помня о множестве лежащих на бескрайних полях по всей земле убитых и раненых солдат, сквозь тела которых прорастают сорняки, чьи глаза выклеваны или истлевают, чьи губы уродливо вытянуты, вокруг кого разбросаны письма, напитанные дождем/напитанные кровью/покрытые снежной коркой, мы должны сделать так, чтобы не лечь вместе с ними, а идти этим трудным путем, на который уже все равно встали, чтобы мы не ошибались, не ошибались еще больше (мы и без того совершили множество горьких ошибок), и этими своими ошибками не уничтожали новых и новых мальчиков, каждый из которых был кому-то дорог.

Неуничтожитьновых, неуничтожитьновых, чувствовали мы, мы должны пытаться неуничтожитьновых.

Мы обязаны обуздать свою скорбь, она не должна управлять нами и сделать нас никчемными, погрузить в эту канаву еще глубже.

Мы должны ради всеобщего блага скорейшим образом закончить ее и…

Убивать.

Убивать более эффективно.

Действовать решительно.

Чтобы текла кровь.

Чтобы враг истекал кровью, пока к нему не вернется здравый смысл.

Скорейший способ остановить ее (а потому самое большое милосердие) может быть самым кровавым.

Мы должны положить конец страданиям, причинив новые страдания.

Мы утратили боевой дух, растерялись, стали предметом осмеяния, у нас почти ничего не осталось, мы терпели неудачу за неудачей, мы должны предпринять что-то, чтобы остановить наше падение и стать самими собой.

Мы должны победить. Должны победить это.

Сердце его упало при мысли о новой крови.

Заслуживал ли он этого. Заслуживал ли стольких смертей. На поверхностный взгляд он был пустой формальностью (всего лишь Союз), но если копнуть глубже, то он оказывался чем-то большим. Как следует жить людям? Как могут выживать люди? Он вспомнил теперь того мальчика, каким был (прятался от отца, чтобы читать Баньяна[35]; выращивал кроликов, чтобы заработать несколько монеток; слушал, каждый день, как собравшиеся в городе суровые, исхудалые люди вели тяжелые разговоры — о том, как пережить голод; отпрыгивал в сторону, когда кто-нибудь из тех, кому повезло больше в этой жизни, весело катил мимо в экипаже), как он чувствовал себя странным и необычным (и в то же время умным, умнее других), длинноногим, всегда переворачивал что-нибудь, как его обзывали (Абезьян-Линкольн, Паук, Мавр-а-хам, Каланча), но еще и думал тихонько, там, в глубине души, что настанет день, и он, может быть, получит то, чего действительно заслуживает. А потом, когда он отправился в путь, чтобы получить заслуженное, дорога оказалась свободна — соображал быстро он, люди любили его за путаные речи и яростную целеустремленность; и персиковые сады, и стога сена, и молоденькие девочки, и древние дикие луга едва не сводили его с ума своей красотой, и странные животные двигались ленивыми стадами вдоль заиленных рек, пересечь которые можно было только с помощью какого-нибудь старого гребца-отшельника, чей язык едва походил на английский. И все это, все это изобилие принадлежало всем, чтобы все им пользовались, все было, казалось, сотворено здесь, чтобы научить человека быть свободным, внушить ему мысль, что он может быть свободным, что любой человек, любой свободный белый человек, может прийти из такого беспросветного места, из какого пришел он (он помнил звук, сопровождающий соитие, из хижины Кейна, куда заглянул через открытую дверь и увидел две пары ног в носках и малыша, который, чтобы не упасть, хватался за ноги одного из предающихся похоти), и даже молодой парень, который видел такое и жил среди таких, может подняться в этой стране настолько высоко, насколько высоки будут его амбиции.