Русские снова тронулись вперед. Они на ходу перестраивались для атаки. Всю пехоту Суворов поместил в одну линию, а кавалерии приказал стать не сзади и не на флангах, а между пехотными каре. То же сделал и Карачай, шедший между русскими и австрийцами.

Суворов смотрел: как австрийцы? Что сделает принц? А вдруг оробеет! Австрийская конница еще стояла сзади за пехотой. Но вот ее ряды заколыхались – она двинулась вперед. Австрийцы по приказанию Суворова принимали тот же боевой порядок, что и русские.

– Согласился! Уговорил-таки Золотухин! – улыбаясь, сказал Суворов ехавшему рядом с ним Бурнашеву.

С каждым шагом войска союзников сближались. И наконец соединились. Радостное «ура» прокатилось из конца в конец. Оба корпуса, целый день порознь отбивавшие все атаки вчетверо сильнейшего врага, теперь шли на него одним фронтом.

Пестрые, беспорядочные толпы турецких спагов, занимавшие всю обширную равнину перед Крынгумейлорским лесом, стремительно понеслись на фланги, чтобы не загораживать тридцать пушек, которые стояли у леса. В то же время было видно, как сотни всадников и пеших убегали назад, к Рымнику.

В длинном окопе уже сидела наготове отборная турецкая пехота: далкылычи – янычары, вооруженные только ятаганами, и дели, давшие обет никого не щадить и самим не просить пощады.

Турецкая артиллерия начала стрелять. Она всегда не отличилась меткостью, а сегодня, в этом переполохе и смятении, которые царили у турок, их пушки стреляли из рук вон плохо: ядра перелетали через ряды союзников.

По лугу к лесу двигалось столько тысяч человек, но стояла тишина: не слышно было ни говора, ни музыки. И эта зловещая тишина действовала на турок: многие из янычар все-таки не выдержали и бросились бежать из окопов в лес.

Оставалось не больше полуверсты.

«Пора!» – решил Суворов.

Он отделился от высоких лошадей стародубовских карабинеров на своей низкорослой лошаденке, выскочил перед фронтом и, обернувшись к войскам, вырвал из ножен саблю:

– Вперед, богатыри! Ура!

Произошло невероятное: вся кавалерия союзников вдруг вынеслась вперед и с дружным «ура» и тяжким топотом помчалась на турецкий окоп. Сзади, за конницей, бежала с ружьями наперевес пехота.

Суворова тотчас же обогнали. Он видел: стародубовские карабинеры живо перемахнули через неглубокий окоп и низенький бруствер и врубились в толпы янычар и спагов.

Турки были подавлены такой совершенно неожиданной, немыслимой атакой кавалерии на окопы; никто никогда не мог думать, что Суворов решится бросить на окопы кавалерию. И без того уже расстроенная армия великого визиря наконец дрогнула и побежала.

До полудня великий визирь не выезжал из своего лагеря у деревни Одая, – он очень ослабел от лихорадки и продолжал лежать. К нему то и дело мчались гонцы – от Гаджи Соитара-паши, командовавшего передовым двенадцатитысячным корпусом у Тыргокукули, от аги, стоявшего в центре, возле Крынгумейлорского леса, у Мартинешти, с главными силами в семьдесят тысяч янычар и спагов.

Когда неожиданно появившиеся русские напали на Гаджи Соитара и потеснили его, великий визирь нисколько не беспокоился: у него ведь оставалось в запасе еще столько войска. Кроме того, обнаружилось нечто довольно приятное, – оказалось, что неверные наступают с двух сторон, двумя небольшими отрядами, а в середине идет третий, совсем малочисленный.

Великий визирь усмехнулся. «Аллах омрачил их разум – они сами вырыли себе могилу, – подумал он, – три пальца легче сломать по одному, чем вместе».

И он приказал Гаджи Соитару возобновить атаки, а храброму Осман-паше с двадцатью тысячами броситься на австрийцев и на средний, малочисленный отряд. Но, видимо, нынешний день был несчастлив для нападения: десятки раз бросались на врага спаги и столько же раз возвращались ни с чем назад.

Яркий румянец покрыл худые, чахоточные щеки великого визиря. Превозмогая слабость, он встал, оделся, приказал подать коляску и поехал к Крынгумейлорскому лесу. Великий визирь ехал не один, – за ним ехали бесконечной вереницей двадцать тысяч спагов, которые еще не были в бою и рвались помериться силами с врагом.

Редкий Крынгумейлорский лес дрожал от гула пушек и ружейной пальбы. И вдруг эта пальба замолкла по всей линии.

Великий визирь заторопил кучера, – хотелось поскорее выехать за этот редкий лес, заполненный обозами, людьми и лошадьми, и увидеть своими глазами, как бегут неверные под натиском храбрых турецких всадников. Он так понимал эту внезапно наступившую тишину.

Но его ждало разочарование: на позеленевшем после обильных дождей большом лугу были там и сям разбросаны яркие четырехугольники пехоты неверных, словно рахат-лукум на тарелке. Союзники все так же стояли против турок. А слева этот русский Топал-паша – так называли турки Суворова – уже выбил Гаджи Соитара не только из деревни Каята, но даже из лесу. Остатки корпуса Гаджи Соитара спешно отходили к Бохче.

Великий визирь покачал головой:

– Хаир аламет дейиль![60]

Было в самом деле похоже на то, что сегодня несчастливый день для атаки.

Рыжий Гаджи Соитар, вызванный к визирю, был от стыда краснее своей бороды. Заикаясь и дрожа, он уверял, что его люди дрались, как львы, но сегодня – дурной день: первый турок, убитый в его отряде, лег головой к своим.

Стоявший тут же двухбунчужный паша из войск аги сказал, что на их крыле первый убитый турок лежал как раз наоборот – головой к австрийцам. Паша клялся пророком в том, что он видел это сам, и приводил в свидетели своего адъютанта.

– Кешке![61] – сказал великий визирь на слова паши и тут же отдал новое распоряжение: на левом крыле против русских – обороняться, а на правом еще раз попробовать наступать.

Бой возобновился.

Великий визирь сидел в коляске, надрывно кашлял, никак не мог согреться, хотя солнце жгло как летом, и ждал результатов боя.

Русские стояли на месте. И что больше всего удивляло великого визиря – даже весьма малочисленный кавалерийский отряд, занимавший центр, стойко выдерживал все атаки. А ведь на них были брошены свежие, еще не бывшие в бою войска. Проклятый же Топал-паша, кажется, выбивал Гаджи Соитара из Бохчи. Русские пушки стреляли без перерыва и так метко, что турецким артиллеристам ничего не оставалось делать, как поскорее уходить из Бохчи.

За артиллерией тотчас же кинулись отступать к Крынгумейлорскому лесу пехота и конница. Топал-паша занял Бохчу. На Гаджи Соитаре не было лица: даже обороняться сегодня немыслимо – не везет!

– Их пушки стреляют сами. Мы слышали, как они часто стреляли. Так не может управиться с пушкой никакой человек! – бил себя в грудь Гаджи.

Великий визирь наконец уразумел: в такой день нужно только защищаться. И он велел поскорее кончать окоп, который ага очень предусмотрительно начал еще утром.