И тем не менее в душе молодого человека уже зрела догадка, связанная с именем Неопатры и неожиданным признанием сэра Гарднера. Во всей этой истории непременно должна быть замешана женщина.

Девятнадцатого января тысяча восемьсот тринадцатого года, вооружившись небольшим арсеналом из теорий заговоров и религиозных тайн, Наполеон встретился с Папой Пием Седьмым. Бонапарт пребывал в скверном расположении духа, что объяснялось недавним унизительным отступлением из Москвы. К этому времени понтифик вот уже более трех лет содержался под французским надзором.

— Ваше святейшество, вы, наверное, слышали о святом Малахии?

— Святой Малахия? — переспросил Пий, стоя посреди натопленных папских апартаментов и сжимая за спиной четки. — Вы имеете в виду архиепископа двенадцатого столетия из Армы? Разумеется, сын мой, а почему вы спрашиваете?

— Насколько мне известно, ему дано было узреть всех будущих Пап в особом видении свыше, которое он записал и представил Папе Иннокентию Второму.

Губы понтифика растянулись в улыбке.

— Похоже, сын мой, вы получили доступ к моим секретным архивам.

Наполеон ответил улыбкой на улыбку:

— Короткие записки святого Малахии до сих пор сохраняли с завидной аккуратностью. Поразительной аккуратностью. Правда, ваше святейшество, для вас он подобрал довольно странное определение: «Aquila Rapax», «хищный орел».

— Боюсь, это так, — кивнул Пий.

Наполеон притворился смущенным.

— Надо признаться, по-моему, эти слова не слишком подходят к случаю. Хищный орел? Алчный орел? Вот уж совсем не похоже на правду, верно? — Тут Бонапарт задумчиво изогнул бровь. — Разве что, разумеется… Разве что иметь в виду «орел добычелюбивый», а? Как вам кажется? Разве что это намек на пылкую страсть к произведениям искусства, которые вы готовы добывать любыми средствами?

Он сверкнул глазами, однако понтифик не изменил своей нестерпимо кроткой улыбке мученика — той самой, с которой не расставался с тех пор, как его, словно простого приходского кюре, вызвали на коронацию. Стоически обходительной, героически снисходительной улыбке в духе «меня ничем не проймешь». Девять лет назад ее одной хватило, чтобы всецело разоружить Наполеона.

Однако после ночного визита «красного человека» в замке Финкенштейн в сердце императора начали прорастать зерна подозрения, что и Папа замешан во всей этой странной истории. Узнав об активных раскопках в Риме, предпринятых церковью (скованные цепями осужденные расчищали путь к старинным монументам, копая под храмами, обыскивая древние подземные галереи), Наполеон испугался, не охотится ли Пий за фрагментами «Эгиптики» или хроник Элия Галла либо за другим утерянным артефактом, который мог привести к чертогу, а потому немедля ринулся в наступление.

В июле тысяча восемьсот девятого года французские войска взяли с боем Квиринал, силой захватили понтифика и увезли его в Савону, где он содержался в заточении в бывшем монастыре, покуда не был переведен в Фонтенбло. Обезвредив таким образом главного подозреваемого, Бонапарт начал собственные обширные раскопки в окрестностях Рима. Пост управляющего он предложил Вивану Денону; художник отказался, сославшись на занятость. Новые надзиратели, получившие строжайший наказ: особо откладывать все, что походило бы на звезду, документ либо иное сокровище, хотя бы отдаленно напоминающее о Египте, — отправились расчищать храмы Сатурна и Конкордии, Базилику Максенция, Мавзолей Августа, подземные Бани Нерона и прочие бесчисленные исторические места, привлекая к работам, достигшим невиданного размаха, тысячи рабочих из бедноты. Мало того, из архивов Ватикана было конфисковано сто тысяч томов и рукописей — их погрузили на повозки и переправили прямиком в Париж, в гостиницу «Субин», в руки лучших архивариусов Наполеона для тщательного изучения.

Так и не докопавшись до сколько-нибудь ценных сведений о Египте или пророках в масках (самым большим достижением был рассказ о бродячих фокусниках Каира, рядящихся в красные одежды), исследователи все же наткнулись на некие любопытные подробности, которые не преминул намотать на ус император, прежде чем выехать в Фонтенбло тем ослепительно солнечным зимним утром тысяча восемьсот тринадцатого года.

— Добычелюбивый орел? — ухмыльнулся он теперь. — Или, может статься, стервятник? Тот, кто подолгу парит в воздухе, а потом кидается камнем и пожинает плоды чужих трудов? Скажете, это не так, ваше хваленое святейшество?

Его святейшество хоть и славился мягким характером, но все-таки не смолчал:

— Но ведь, согласитесь, на огромном расстоянии птиц может спутать даже самый прозорливый авгур. Между прочим, должен заметить: орел является одним из символов императора…

— Прошу прощения? Вы всерьез думаете, будто видение святого архиепископа могло относиться ко мне?

— Сын мой, я только предполагаю, что здесь могла произойти некоторая путаница. И разве не вы присоединили Рим к своей империи?

— Но я же не Папа!

— Нет…

— Тогда о чем разговор? Или вы собираетесь уступить мне кольцо рыбака?[70]Так, что ли? У меня и без того не счесть побрякушек!

— Уступить кольцо рыбака не в моей власти, сын мой…

— Ну разумеется!

— Не в моей, потому что оно и так у вас, — закончил понтифик, и то была чистая правда: имущество Папы конфисковали вместе с архивами.

Наполеон быстро взял себя в руки.

— Значит, мои вояки работают лучше, нежели я ожидал… Не важно. Я знаю, вы продолжаете хранить некие очень секретные бумаги, и требую выдать их сейчас же. Предупреждаю, что не потерплю никаких отговорок.

— Секретные бумаги?

— Вы понимаете, о чем я говорю. Для начала — «scrinium Sanctæ»,[71]где Папа Римский обычно возит особо ценные документы во время путешествий.

— Сын мой, ваши сведения устарели. «Scrinium Sanctæ» никто не пользуется вот уже несколько веков подряд.

Наполеон шумно втянул воздух носом.

— А как насчет вашего главного архивариуса, Гаэтано Марини? Он признался, что наиболее важные документы Ватикана были сознательно спрятаны — причем в таких местах, о которых якобы даже он не имеет понятия.

— Это административные записи, чужакам они без надобности.

— Хорошо, тогда что вы скажете о чертоге вечности? — Увидев недоуменный взгляд понтифика, Бонапарт продолжал: — Да-да, о легендарном чертоге сказочной красоты и чудесных пророчеств?

Пий сочувственно посмотрел на него, словно встретил безумного пилигрима.