– Ну… Оглашай же приговор. Не томи. Каким? – повторяю вопрос, ни на гран не добавив лицу серьёзности.

Сестра редко договаривает. Максимум, чего мне удалось от нее пару раз добиться, так это всеохватывающего и всеобъемлющего:

– Таким.

Без иронии: это емкое слово, предлагающее мне, вам, любому из нас самому забацать скоростную, внеплановую инвентаризацию дум, чувств, настроений, характера, поведения, взглядов на политику, мир, свою жизнь в нем и на то, как эта жизнь осложняет жизнь другим людям… Оно, блядь, не может не приводить в бешенство!!!

И я бешусь. Внутри себя. Но сестру не проведёшь – мы же близнецы. С разной, по убеждению матери, кровью, но душа-то… Душа одна на двоих. Не пополам, а именно что на двоих одна.

Моя Иришка сразу хватается гладить меня по плечам, по голове:

– Ты очень-очень хороший, и я тебя очень-очень люблю. Ты самый лучший брат и моя частичка. Не слушай никого, все это ерунда. Главное, что ты здоров.

97

Все года после вздорных пубертальных, то есть вполне сознательные, по меньшей мере осознанные как жизнь, сестра непримиримо переживала мою преувеличенную, если не вовсе мнимую, униженность и мамину беспрецедентную, по Иришкиному определению, бестактность. Мама, к примеру, обожала порассуждать на людях, где-нибудь в гостях, о несхожести своих близнецов. Фишка такая: посвящать посторонних людей в свои труднообъяснимые комплексы и думать при этом, что дьявольски оригинальна. Прошу прощения у всех тех, кто думает, что ни об одной матери так нельзя… и при этом, случается, думает куда хуже. Я не об инцесте.

Сестра злилась на маму и закатывала скоротечные, как польско-литовская война девятьсот двадцатого года, домашние скандалы. Тысяча девятьсот, разумеется. Это я к тому, что есть люди, подозревающие наличие двух государств уже в девятьсот двадцатом до нашей эры. А России тогда еще не было. И от этого, я так полагаю, весь нынешний сыр-бор, который никому, кроме сыро-боро-варов, не очень интересен. Если только лыко не ложится в строку. Ну что за язык! Нельзя же на таком думать. Как позавчерашнего переел. Русского сплясать… Только остаётся.

– Ма, ну как ты можешь?! – заводила сестра честный и чувствительный патефон.

– Правда должна доминировать в жизни, дочь. Это надо понимать и принимать. Иначе жизнь станет лживой.

– Мама, я умоляю, прекрати читать средневековых британцев.

– А ты строить из себя взрослую.

Теперь мы, брат и сестра, – «два мешочка, полных бабушкиных разочарований». Так образно выражается моя дочь. По-видимому, в ее голове разочарование сыпуче. Или из кусков.

«Такие, – говорит, – даже нелюбимой родне не засовывают в рождественские носки. Ну… в те, что развешивают в ночь перед Рождеством на каминных полках. Там, где с незапамятных времён люди семьями чинно празднуют Рождество. В свой срок. Где кроме искренних чувств и умения раз в году потерпеть есть камины и большие, в прямом смысле безразмерные, специально для рождественских даров, вязанные носки».

Говорил же, что ей надо писать.

Я часто в мечтах видел себя в таком доме, но из гостей приходили в голову, а не в дверь, только сестра, дочь и внучка. Иногда Кимыч. По большому счету, можно было бы и без гостей. Камина уже было бы достаточно. Мечты XXL – это не для меня. XS – вот моё.

На Рождество я, неверующий, вообще богохульник, зажигаю свечу и накрываю ее игрушечным керамическим домиком с заснеженной крышей. Возможно, во искупление. На месте господа – хорош скромняга?! – хмыкнул бы: «Слишком просто решил отделаться». Чувствуете, как вознёсся?

Домик маленький, весь неровный, добрыми руками деланный, и эта доброта важнее пропорций. Он чем-то напоминает неудавшийся пряник. В маленьких окошках трепещет огонёк свечи, и кажется, что там живут. Хомячуре, скорее всего, тоже видится нечто подобное. Он смотрит неотрывно, как заворожённый. Точь-в-точь как я. Только в его глазах отражаются огоньки, а в моих – воспоминания о не случившемся, но желанном. Это мои представления, фантазии. А возможно, что мы с Хомячурой оба произошли от аквариумных рыбок. Они могут думать о чем угодно разном, при этом упёрто пялиться в стекло и выглядеть совершенно бездумными.

Чего ж удивляться, что по ночам меня, дурака непонятливого, пожарами кормят? Огонь всегда к воде тянет. И ее к нему. Огненная рыбка. Хелфричи. Nemateleotris helfrichi, если очень по-умному.

Nema, нема, нету, нет… – самая важная часть этой белидерды.

Это не отрицание, а утверждение от отсутствии. Признание.

«Об отсутствии чего?»

«Какая разница… Умысла? Смысла? Идеи? Всего».

А я, старый мудак, на старый диван грешу. На кочегарку. Или где там ее, горячую воду, делают для батарей? И для кранов тоже. Которые безбожно текут или божественно подтекают. Не потому, что открыты.

Мне раньше в голову не приходило, что ночные кошмары и бесконечную суету через весь сон можно, оказывается, понимать как поощрение. Если наяву бредить, что ты аквариумная рыбка. Только я ни наяву, вообще никак не она, ебёнать! Вот же уроды! Нашли себе на забаву огнепоклонника. Кому только доверяют выдумывать сны человеческие?! Сплошное разочарование. Ну как в таком раздрае во что-либо уверовать? Только и остаётся, что повиниться в очередной раз перед Господом нашим, не веруя. И даже со скрытым вызовом за выпендрёж. Это ведь по-людски вспомнить о Всевышнем, когда кругом полная жопа. Если же все хорошо и по плану – то это, конечно же, от способностей наших и умений, дарованных, надо полагать, природой. Бог и природа сейчас не вместе. Он испокон веку что хочет делает, а природа только сейчас отвязалась, и, похоже, всерьёз. Но разумнее в этой истории всё же держаться более древней традиции самоуправства. Слишком цинично?

Мне вообще кажется, что с самым глубоким поклоном к богу однажды приходят именно что завзятые циники. Надо только нарваться разок. Не богу, ясное дело. Циникам. Мир переворачивается у них в головах. Цинизм – тема узкая, и мир неожиданно зависает наподобие качелям, достигшим верхней точки и вдруг замершим, что-то заржавело, застыло, прикипело… А вы в лодке, вниз головой. Руки слабеют позже коленей, но это уже не важно, это всего лишь последовательность сдачи позиций. А вниз, к безбожию, вообще ко всему прошлому падать так страшно, так не хочется… Угадайте, откуда я это знаю? Но, свинья неблагодарная, до сих пор не могу заучить «Отче наш». По книге воспроизвожу без ошибок, а по памяти – сам бы себя придушил.

По-моему, перспективы, нарисованные мною для циников, разумеется не для всех, справедливы никак не меньше, чем моя же гипотеза, что вкусное безалкогольное пиво под силу сварить только династическому пьянице в мёртвой завязке.

«Нормальные такие аналогии».

«Вот и я о том же».

«Намекаешь?»

«Если только безалкогольного».

«Цинично. Ну, наворотил…»

98

Наворотил. Согласились. Но я, к слову сказать, в своей странно-сочинённой судьбе старательно устроил все сам. Но поскольку не только обо мне речь, а еще о нескольких согражданах, и вообще о стране, скажу: за сестру мою, Иришку, в основном постарался ее муж. Если за себя, за Кимыча с Астрономом и иже с нами-ими я виню хозяев страны, то Иришка… Да, я брат сестры, чей муж – редкий скот и кретин, каких мало. Хотя это его пальто, в котором надорван карман.