Они спускаются со сцены и оказываются в зале. Даймон походя берёт со стойки бара бутылку воды и, с лёгкостью отвинтив крышечку, протягивает Соне:

– Будешь?

Та кивает и, упиваясь каждым глотком, пьёт, – часть воды проливается мимо, течёт по шее. Перед глазами всплывают белые дюны.

Потом Даймон доводит Соню до дивана, садится рядом:

– Ты как?

– Мне нужно сказать… – на короткую паузу она замолкает. – Это было… Было… – нужные слова никак не приходят, – было…

Он по-доброму смеётся.

– Я… просто… – продолжает формулировать она, беспомощно махая руками, точно голый птенец крылышками-культяпками. На грани слёз тихонько шепчет: – Я думала, что дело во мне… А дело в другом человеке…

– Это всегда парный танец, – отвечает Даймон, приобнимая её. И добавляет: – Ну, я пойду. А ты давай отлежись.

И он уходит.

В животе всё горит. Соня скрючивается на диване, подложив под голову руки, сложенные лодочкой, и впадает в оцепенение. Бармен привычным движением смешивает коктейли, ловко вставляет в них гнутые трубочки. Соня тщетно пытается поймать его взгляд, но тот смотрит на свои руки, точно приклеенный. Зато со стены на неё глазеет огромная анаконда.

Возле сцены раздаётся свист плётки и жалобно айкает девочка. Методичные удары сопровождаются криками, – Соня съёживается, затыкает пальцами уши. Шумными всплесками в висках пульсирует море, сквозь которое прорывается встревоженный голос Глор:

– Детка, нам пора уходить отсюда! Валим!

Что? Она едва способна держать голову прямо!

– Давай, давай, дорогуша, – нервно сипит кошкодева. – Булки в руки – и вперёд!

Соня садится и разлепляет глаза. Целую вечность втискивает ноги в колготки – одну, другую. Бросает взгляд на идущий экшн.

У креста стоит девочка, которую обихаживает белоснежная Ангелика. Отбросив семихвостую плётку-кошку, она демонстративно вытаскивает из брюк широкий ремень и, сложив его пополам, походя отвешивает девочке хлёсткий шлепок, – та, взвизгнув, дёргается, кидается грудью на крест, и тот вместе с карабинами наручей, фиксирующих её за запястья, громыхает зловеще в такт.

Соня застывает, не в силах отвести взгляд от тонкой, словно ветка, исполосованной фигурки и насилуя себя зрелищем чужой боли. Шепчет тихонько:

– Да стоп же… Стоп…

– Ещё десять, – объявляет Ангелика и, интимно прижавшись к девочке, говорит ей: – И ты будешь считать.

Та смиренно кивает. Ангелика мягко отстраняется, примеряется, взмахивает ремнём. Бьёт.

– Раз! – вскрикивает девочка. – Два!.. Три! – она захлёбывается, глотает буквы: – Чтыре! – и растягивает их: – Пя-а-ать!

Световые пятна от локаторов ласково гладят её по лопаткам.

Ангелика делает паузу, обходит и продолжает с другой стороны. Счёт звучит в обратном порядке:

– А-а! Ой, больно-больно! Пять! Четы-ы-ыре!..

Соня добирается до барной стойки. Ноги подкашиваются. Бармен раздаёт коктейли, не замечая её, – глаза полуприкрыты. Она сползает спиной по гладкой стенке, безвольным мешком осев на пол, где вереницами вьются натоптанные следы от ботинок.

– Сонь! – Глория трётся боками об её коленки, заглядывает в лицо. – Поднимайся уже! Вставай!

Та отодвигает её в сторонку:

– Да погоди ты. Не мельтеши.

На сцене происходит новый «совместный танец». На лавке лежит та самая, рыженькая, и сбоку от неё, выставив ногу, стоит Даймон, который кнутом размеренно чертит круги по воздуху. Время от времени хвостик кнута касается кожи девушки, и от каждого такого прикосновения она вздрагивает всем телом. Лежит молча.

Даймон бросает на Соню короткий взгляд. Продолжает.

В это время Ангелика берёт воду, подходит к своей жертве, плотно прижимается к ней сзади и поднимает бутылку над головой. Та широко открывает рот. Тонкая струйка извивается в воздухе, – бóльшая часть льётся мимо, брызгаясь по сторонам. Опустошив бутылку, Ангелика отбрасывает её и освобождает девочку из наручей.

Заботливо спрашивает:

– Сидеть сможешь?

Та кивает, напряжённо садится на стул. Хрупкое тело сотрясает крупная дрожь.

– Софи! – взрывается пожарной сиреной Глор.

– Да иду, иду…

Усилием воли Соня поднимается на ноги, в гардеробе откапывает в груде одежды свой пуховик, застёгивает через одну пуговицы и впрягается в рюкзак.

– Ухо-о-одим, детка, – нетерпеливо подгоняет её кошкодева.

– Не называй меня… – начинает Соня, двигаясь на выход, как вдруг дверь отворяется и, в окружении морозной свежести внутрь заходят двое.

Захлебнувшись воздухом, Соня вцепляется пальцами в ворот свитера и застывает на месте, как вкопанная.

Впереди идёт Он.

И следом – Ириска, в распахнутом настежь белом полушубке.

Он узнаёт – впивается глазами так, что Соню насквозь прошибает током. Ириска преданно смотрит ему в лицо и мило привстаёт на цыпочки. Что-то там спрашивает.

Загоревшая, сияющая, с безупречным вечерним макияжем, делающим её милую внешность даже журнальной… Она так беззащитна перед правдой, которую, очевидно, ещё не знает. И, видимо, не узнает. Глаза с наведёнными тенями, дающими дымчатое размытие на веках, блестят, а пухлые губки накрашены ярко-красной помадой. Она шикарна, неотразима от кончиков свисающих ниточек-серёжек до туфель цвета… как там его… «пыльной розы», которые держит сейчас изящными пальчиками за тонкие ремешки, тон в тон к вечернему платью, облегающему стройное тело, – платью, полупрозрачному настолько, что на него и смотреть-то стыдно.

Соня болезненно сглатывает. Думать не получается – в голове скрежещут, крошась, шестерёнки, будто мясорубка перемалывает лежалые чёрствые сухари. Там ещё цветок… Цветок… который она якобы отвезла…

Заметив её, Ириска впадает в форменный визглявый восторг, так практикуемый между подругами, которые долго не виделись:

– Ой, кого я вижу! Что ты здесь делаешь? – верещит она и вешается окаменевшей Соне на шею – аж поджимает ноги. Звучно чмокает – на щеке остаётся чёткий отпечаток губ.

Болезненно сокращаясь, гулко работает сердце.

«Скажи, – голос Глории появляется очень кстати: – Привет».

– Привет, – вылетает на автомате спасительное слово.

Мужчина поочерёдно смотрит на девушек.

Возникает неловкая пауза.

В голове у Сони прокручивается один из сценариев, который мог разыграться в их доме, когда Ириска вернулась с морей и увидала цветок. Что она сказала? «О, вижу, Соня заезжала?» Что он ответил? И почему ей, Соне, опять приходится врать?

– Спасибо за цветок, – нарушает молчание Ириска. – Мы поставили его на кухне. По фэншую, – она смеётся и мягко трогает мужчину за рукав. – Только он зачем-то поливал его! – и тут же, оправдательно: – Вот же, молодцы, как стали делать, да? Искусственный, а так похож на настоящий!

Изменённым сознанием Соня отмечает местоимение «мы» и утыкается в слово «искусственный». На подоконнике он и стоял. А поливать не стоило. Дура.

До неё доносится многогранный запах, так любимый когда-то ею – ферромоны и как там ещё… Медовый алиссум и китайская абелия? – накрывает горячей волной, обволакивает, затекает в лёгкие, – узнавание щемящее, стопроцентное. В голове рождается шум. Тысяча колких песчинок разом тыкаются в лицо, окуная её в настоящую пустынную бурю, заметая смутное видение идущих по дюнам верблюдов и Даймона, одетого в белое. В горле начинает першить, глаза слезятся.

Ириска смотрит на него так влюблённо, так кротко! Тот самый «Мужчина», про которого она говорила, загадочно улыбаясь и отдавая ей ключи от квартиры, – квартиры, адрес которой был коряво написан на утерянном клочке бумаги.

Соня шарит в карманах, вытаскивает связку:

– Прости… я забыла отдать. Вот… – говорить сложно – язык липнет к пересохшему нёбу, на зубах будто скрипит песок.

Ириска, забрав ключи, начинает игриво и беззастенчиво покачивать ими, от чего брелок с поросятами мотыляется взад-вперёд. Шикарные пшеничные волосы обрамляют её милое личико, и изящно, пальчиком она поправляет непослушную прядку, заводя её за ухо, – это обнажает шею и венку на ней, пульсирующую под чёрной полоской чокера. Соня цепляется за это взглядом, совсем некстати вспомнив про волос, зажатый зубчиками молнии в ширинке мужских брюк и ещё один – возле матраса, где они трахались, будто кролики. И как гора резинок росла на полу.

И сейчас у них там тоже секс.

На тех же простынях – может, даже, нестиранных.

Поросята качаются в такт сердцебиению: чух-чух, чух-чух.

И что теперь? Если Ириска узнает правду, то получится, будто это она, Соня, хотела отбить у неё мужчину?

– Вы же