Впрочем, парижане порой ничуть не уступают в простодушии провинциалам; вот что на днях сообщила нам столичная газета «Мода»: «Моцарт доказывает справедливость старинной мудрости, согласно которой прекрасное не стареет. В прошлый вторник зала Итальянской оперы огласилась выразительными мелодиями „Тайного брака“, и нежное имя Моцарта привлекло к Итальянцам великое множество элегантных красавиц». Да уж, нежное имя Моцарта воистину могущественно, если ему удалось привлечь столько народу на представление шедевра Чимарозы[311]! Пристало ли легитимистской газете плодить узурпаторов? […]

Один из наших друзей возвращался вчера из Версаля в гондоле[312]. Его немало позабавила ярость некоего англичанина, который хотел выйти в Севре, но никак не мог объясниться с кучером. Требовательный путешественник кричал: «Гондольер! гондольер!» — но никто не отзывался на сей венецианский клич. Кучер, заботившийся прежде всего о том, чтобы благополучно доставить свое судно к месту назначения, а о стихах Тассо не имевший ни малейшего представления[313]довез беднягу-англичанина до самого центра Парижа, где друг наш наконец втолковал ему, что во Франции, стране буржуазной и начисто лишенной поэзии, гондолами правят не гондольеры, а кучера дилижансов.

Через две недели ожидается выход из печати сочинения господина аббата де Ламенне под названием «Книга народа». Об этом говорят шепотом. Впрочем, нас это не касается, это ведь событие политическое[314].

16 декабря 1837 г.

Все берут книги напрокат, но никто их не покупает. — Женщины, которые читают

Ныне литература переживает счастливые дни — если, конечно, литературе вообще суждено счастье. Наступила едва ли не единственная неделя в году, когда все разговоры начинаются со слов: «Читали вы такую-то книгу? Не можете ли дать мне почитать такой-то роман?» Начиная с субботы, мы только и слышим повсюду: Вы читали «Книгу народа»? — Да нет, она еще не вышла. — А я вас уверяю, что она уже вышла. — Не думаю; она объявлена во всех газетах, но еще не поступила в продажу. — А я имею честь сообщить вам, что она вышла и поступила в продажу, и я вам это докажу в два счета: ведь я сам купил ее и прочел. — Ну, и как вам она? скажите же поскорее ваше мнение? — Да нет уж, я лучше подожду вашего. — Вы закончили «Лотреамона»? — Еще нет; я отдам вам его завтра. Второй том очень любопытен, но бедный Людовик XIV, как немилосердно с ним обошелся автор! Изобразить Людовика XIV грубым и злым! Это что-то новое[315]. — Это голос истории. Как быть? история подобна естественным наукам; историки каждый день делают открытия, и прав у них только последний, а его дело — доказывать, что предшественники ничего не стоят. История, которую изучают наши дети, не имеет ничего общего с той, какую преподавали нам; у нас разные герои. Дети наши презирают тех, кого мы уважали; они открыли, что герои эти совершали ужасные вещи, но зато для равновесия им поведали о благородных деяниях великих негодяев, и теперь они смотрят на них с тем восхищением, в каком по воле учителей отказывают всем прочим. Кстати об истории, вам будет интересно прочесть «Историю трудящихся классов» господина Гранье де Кассаньяка[316]. — Мне? Но вы ведь знаете, что я не читаю ничего, кроме романов. — Я знаю, сударыня, что вы не любите писаний длинных и скучных, но именно поэтому я и рекомендую вам сочинение Гранье де Кассаньяка. Сочинение это доказывает, что можно быть ученым, не будучи педантом; прочтите, например, главу о грамотных рабах или главу о римских женщинах, и вы убедитесь, что эта книга, хотя она написана с великой тщательностью и содержит множество фактов, ничуть не менее увлекательна, чем те бесконечные романы, которыми снабжает вас книгопродавец или, точнее, кабинет для чтения; ибо ведь и вы, сударыня, не чуждаетесь услуг кабинетов для чтения[317]. — Не напоминайте мне о кабинетах для чтения; смешно сказать, но я вне себя от ярости; я уже два месяца добиваюсь от них второго тома «Мопра»[318]! Знаете, что они мне ответили вчера? «Второй том „Мопра“ еще не вернулся; он у дамы, которая читает очень медленно!» Что правда, то правда: ведь она читает его уже два месяца! По-моему, за это время можно было проговорить его вслух не только слово за словом, но даже букву за буквой! — Ах, бедняжка литература, вот каковы твои счастливые дни!