И этот Барт ещё сказал, что с такими ранами живут годами? А слово сепсис им тут известно? И что будет делать с ним Шако? Вскрывать и чистить? Что ещё он может противопоставить заражению? Не удивительно, что эта рана столько лет не заживает.

— Чёртова тряская дорога! — матерюсь я, поливая повязку на лбу Георга свежей порцией воды. Смачиваю его пересохшие губы. — Держись, мой родной! Тебе ещё рано умирать! И пока я здесь с тобой, даже и не мечтай об этом. У нас ещё столько дел впереди, — несу я что попало, лишь бы только не молчать. — Отстроим новый замок. Нарожаем кучу детишек. Будем править долго и счастливо и умрём в один день.

— Сколько? — не столько слышу, сколько догадываюсь я по его выдоху, что он обращается ко мне.

— Что сколько?

— Сколько детишек?

— Да сколько скажешь, — сжимаю его руку. — Три, пять. Сколько у вас тут принято? Обещаю, половина из них обязательно будут мальчики. А вторая — девочки, но похожи они будут обязательно на тебя. Такие же суровые и усатые.

Он даже улыбается, сжимая в ответ мою руку. Бледный, измученный, уставший. Больной настолько, что я кусаю губы и едва сдерживаюсь, чтобы не реветь.

— Я скучал.

— Я знаю, знаю. Но мы потом об этом потом поговорим. Когда ты поправишься, вот тогда и скажешь мне насколько. А пока постарайся заснуть. И не трать силы.

— Не уходи, — то ли просит он, то ли снова бредит.

— Ни за что. И будешь гнать, не уйду.

И он снова забывается, а я болтаю, болтаю без умолку, рассказывая о себе, своей жизни, о разных глупостях, лишь бы только он слышал мой голос, лишь бы только знал, что я рядом, что он не один.

Эта дорога показалась мне бесконечной. Но к счастью, Гриф отправил кого-то вперёд, и когда мы подъезжаем, нас уже ждут.

И Шако, отдающий распоряжения, скуп на эмоции и на слова, но дверь в комнату Его Величества мне перегораживает.

— Миледи, это зрелище не для вас.

— Хотите сказать, не для слабонервных? — игнорирую я его запрет.

Не будет же он со мной драться. И зря. Потому что два мускулистых детины и палка со следами зубов в руках одного из них приводят меня в такой ужас, что я крайне настроена наброситься на него с кулаками.

— А обезболивание? — гневно разворачиваюсь я к эскулапу.

— Его Величество без сознания и просто не сможет проглотить капли, — принимается Шако мыть руки, всем своим видом давая понять, что ему плевать на моё присутствие. Сама сбегу, когда он начнёт свою экзекуцию.

— Но ведь он придёт в сознание, если вы располосуете его наживую?

— Конечно, но потом от боли его снова вырубит, — и не думает он щадить мои чувства.

— Тогда вы не будете этого делать, — забираю я полотенце, словно это может его остановить.

— Миледи, время дорого, — забирает он кусок ткани обратно и невозмутимо вытирает руки. — Его Величество выдерживал и не такое. Вы думаете, мне доставляет это удовольствие?

— Я думаю, что толку от этого зверства нет. Какая это по счёту операция?

— Я не считал.

— Вот и славно, потому что она будет последней, — приняв решение, подзываю я застывшего в дверях Грифа.

— Что вы хотите…— ещё пытается мне возразить Шако, но затыкается при виде сурового воина.

— Выведите всех на хрен с покоев Его Величества и не пускайте сюда этого мясника, пока я не вернусь.

— Но Ваша Милость, — всё же пытается возразить Барт, пока Белоголовый в точности исполняет мои указания.

— Никого, Гриф! Барт, клянусь, я вас разжалую, если вы ещё раз мне возразите. И вы идёте со мной, — выгоняю я его за дверь и возвращаюсь к королю. — Держись, мой хороший. Я быстро, одна нога там, другая тут, обещаю, — прижимаюсь губами к горячему лбу своего Гошки. — Фелисия, побудь с ним.

И выскакиваю за дверь, потому что время действительно дорого.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — цедит сквозь зубы генерал Актеон, пока я бегу в свою комнату. — Он может не дожить до утра.

— Хватит плакать, Барт! Тащите сюда фея. И молитесь, чтобы я не вздёрнула вас на виселице за ложь, что с такими ранами живут.

И пока он там возится и ищет мальчишку, я успеваю выпить целых три дозы проклятого абсента. Но видимо из-за нервов, даже толком не разведённый, он не торкает меня никак. Абсолютно. У меня, ну просто как назло, ни в одном глазу.

— Карл, может есть какой-то ускоренный способ? — передёрнувшись, выпиваю я четвёртую рюмку, с тревогой посматривая я на часы. — Карл!

— Есть, — сглатывает он, стоя на столе, и косится на генерала.

— Да говори уже, ортова задница! — рычу я.

— Надо вас вырубить.

— Что?

— Ну, надо вырубить, — показывает он, что нужно ударить меня по лицу.

— Это исключено, — делая шаг назад, поднимает руки генерал.

— Это приказ, — хватаю я его за руку и подвожу к кровати. — Давайте, генерал, я знаю, вы умеете. Вам не привыкать. И лучше не заставляете меня говорить гадости про вашу храбрость или вещи пострашнее, чтобы вам захотелось меня ударить.

— Миледи, — смотрит он умоляюще.

— Вы будете виноваты, если он ум…

В общем, это было больно.

Даже после анестезии абсентом, даже несмотря на то, что я вырубилась почти мгновенно, это было больно. И скула невыносимо саднит, и в ухе, кажется что-то щёлкнуло, когда я пыталась понять не сломал ли этот медведь мне челюсть.

Но самое главное, что пыталась я всё это делать я в своей квартире, сидя на ковре.

А Катька, очертания которой у меня перед глазами первое время расплываются, кажется мне просто отражением в зеркале.

Но секунд через пять я всё же разбираюсь что к чему. Моим ускоренным появлением её вышибло из моего тела. И пока оно продолжает тихо похрапывать на кроватке, мы с Катькой, два бестелесных духа, пытаемся наладить разговор.

Вернее, она только открывает рот, но я не даю ей говорить.

— Слушай, давай всё потом, Кать. Сейчас мне нужно чтобы ты просто сделала всё, что я тебе скажу. В точности. И сделала это немедленно. Круглосуточная аптека на углу. Сумка. Карточка. Пин-код.

Я повторяю по третьему разу названия лекарств, чтобы она запомнила, стараясь больше ни о чём не думать, кроме того, что я нужна сейчас не ей и не здесь. Хотя сердце заходится жалостью от понимания как же ей тут приходится несладко. Как она подслеповато щурится из-за моего плохого зрения. И хоть мужественно стискивает зубы, какая она вся потерянная, неприспособленная, несчастная. Впрочем, и мне там не легче. Но я всё же старше, сильнее, опытнее. А она просто испуганная девочка, которая повторяет вслед за мной как молитву: