Рамси завершил приготовления к танцам призывом утолить тягу к прекрасному, которой подвластны и стар, и млад, «дабы священный Аполлонов пламень возгорелся в сердце каждого смертного». Кто-то из новеньких отпихнул кафедру – знак для музыкантов и для Коры, что пора. Сибил, уже изучившая привычки подруги, поцеловала ее на прощанье. После духоты молельного дома снаружи было холодно и темно. До Коры доносился скрежет скамей, которые отодвигали к стенам, чтобы освободить место для танцев. Человек, мимо которого она прошла по дорожке, воскликнул:

– Куда же вы, барышня? Вам в другую сторону!

Подойдя к дому, она увидела Роя, привалившегося к столбику крыльца. Она сразу узнала его в темноте.

– Как только заиграло банджо, я сразу понял, что ты вот-вот появишься.

Засветив лампу, Кора тут же увидела у него синяк под глазом, большую изжелта-фиолетовую припухлость.

– Господи, – выдохнула она, ткнувшись лицом ему в шею.

– Обычная драка. Мы легко отделались.

Кора содрогнулась, а Рой прошептал ей в ухо:

– Я знаю, как ты волновалась, но решил подождать тебя здесь, чтобы не попадаться сегодня никому на глаза.

Они сидели на веранде на стульях, сработанных влюбленными столярами, и вглядывались в ночь. Рой чуть придвинулся, и их плечи соприкоснулись.

Она рассказала ему про угощенье и декламацию, которые он пропустил.

– Не беда. На наш век хватит, – отозвался он, роясь в плоской кожаной сумке. – Я тут привез тебе кое-что. Это на этот год, но хоть сейчас и осень, я решил, что тебе понравится, даже если на дворе октябрь. А когда я попаду туда, где есть новые, на будущий год, то обязательно возьму для тебя.

Кора стиснула ему запястье. От альманаха шел странный мыльный запах, а страницы при перелистывании потрескивали, словно дрова в очаге. Ей ни разу не доводилось держать в руках нечитанную книгу.

Через месяц после появления Коры на ферме Рой показал ей призрачный туннель. Она приступила к работе на следующее же утро, без конца возвращаясь мыслями к провозглашенному Валентайном девизу: «Твой дом, твой вклад». В этом было и наставление, и исцеление. Вкладываться и выкладываться ей сперва пришлось в прачечной, находившейся под началом Амелии, которая познакомилась с Джоном и Глорией в Виргинии, а пару лет спустя поехала за ними на ферму. Она деликатно попросила Кору «обращаться с платьем бережно». На плантации Рэндаллов у Коры все буквально горело в руках. Ручной труд пробуждал в ней прежнее испуганное усердие, так что скоро они с Амелией решили, что ей лучше заняться чем-нибудь другим. Неделю она помогала работницам на мызе и в очередь с другой женщиной нянчила грудничков, пока матери работали. Потом, когда листья сладкой кукурузы пожелтели, разбрасывала навоз на полях. Нагибаясь над бороздой, Кора всякий раз оглядывалась, ища глазами надсмотрщика, и страх этот было не истребить.

– У тебя усталый вид, – сказал ей Рой августовским вечером после того, как Ландер закончил свою речь.

Речи Ландера больше напоминали проповеди и неизменно говорили о сложностях обретения истинной цели, когда иго рабства сброшено. О множестве разочарований, таящихся в свободе. Подобно большинству обитателей фермы, Кора относилась к Ландеру с благоговением. Он казался заморским принцем, прибывшим из неведомых земель, чтобы научить их, как человеку подобает вести себя в благодатных странах, которые так далеко, что ни на одной карте их не найти.

Отец Элайджи Ландера был богатым белым адвокатом из Бостона, который открыто жил в законном браке с темнокожей женщиной. У людей своего круга они встречали порицание, а по ночам, шепотом, они называли своего отпрыска плодом союза черной африканской богини и бледнолицего смертного. Полубогом. Если верить пространным вступлениям, которыми «высокие гости» из белых предваряли речи Ландера, он с младых ногтей демонстрировал блестящую одаренность. Детской для хилого мальчугана стала семейная библиотека, где он корпел над томами, которые с трудом мог сдвинуть с полки. В шесть лет играл на рояле, как европейский виртуоз, исполняя в пустой гостиной концерты и раскланиваясь под воображаемые овации воображаемой публики. Благодаря протекции друзей семьи Элайджа стал первым студентом-мулатом, зачисленным в один из самых престижных колледжей.

– Невольнику выдали пропуск, – вспоминал об этом времени Ландер, – а он, неблагодарный, обманул доверие белых хозяев.

Поскольку ни один из соучеников не желал делить с ним комнату, ему пришлось жить в чулане. Через четыре года однокурсники удостоили его наивысшей почести – он как лучший из лучших произнес от лица выпуска прощальную речь на церемонии вручения дипломов. Ландер стремительно обходил любые препятствия, этот первозданный сын природы, оставивший современную цивилизацию в дураках. Он мог стать кем угодно: хирургом, судьей. Потомственная бостонская аристократия мостила ему дорогу на Капитолийский холм, в политику. Он сумел пробиться в некий закуток американской мечты, где цвет его кожи перестал быть преградой для успеха. Другой бы на его месте жил-поживал в этом закутке, возделывая собственный садик. Но Ландер хотел, чтобы с ним рядом нашлось место остальным. Временами люди – превосходная компания.

В конце концов он избрал карьеру оратора. Сначала ораторствовал в гостиной отчего дома перед сливками бостонского общества, потом в молельных домах для цветных, в методистских церквях и лекционных залах по всей Новой Англии. Подчас он был первым цветным, переступавшим порог этих зданий (те, кто строил и убирал их, не в счет).

Краснорожие шерифы арестовывали его за подстрекательства к мятежу. Его сажали за решетку по обвинению в призывах к бунту, хотя он призывал к мирным собраниям. Судья Эдмунд Харрисон из штата Мэриленд подписал ордер на его арест за «проповедь сатанинской доктрины, подрывающей основы добропорядочного общества». Толпа белых чуть не растерзала его, пока не подоспели те, кто пришел послушать в его исполнении отрывки из сочиненной им «Декларации прав американского негра». От Флориды до штата Мэн полыхали костры, на которых жгли его памфлеты, книжки с автобиографией, а потом и его чучела.

Он пожимал плечами:

– Хорошо, что чучела, а не меня самого.

Если какая-то душевная боль и снедала его, об этом никто не догадывался. Для посторонних глаз он оставался невозмутимым и непостижимым.

Кора запомнила его слова, когда впервые слушала его речь:

– Таких, как я, в ботанике называют «гибридами». Плод скрещивания двух различных семейств. В цветке подобное смешение ласкает глаз. Но облеченное во плоть и кровь, может чей-то взор сильно оскорбить. Сегодня в этом зале мы шлем такому смешению свое признание: в мир явилась новая красота, и она расцветает вокруг нас.

Той августовской ночью после выступления Ландера Кора и Рой сидели на ступеньках молельного дома. Остальные обитатели фермы спешили мимо. Слова Ландера настроили Кору на печальный лад.

– Ну, а вдруг они меня… с поля вон? – спросила она.