— А как вы чувствуете себя сейчас, Молли? — мягко спросил он.

— В боевой готовности, доктор. Если мое досрочное освобождение будет аннулировано, если меня отправят обратно в тюрьму, не думаю, что я с этим справлюсь. Мне необходимо время. Клянусь вам, я начинаю вспоминать, что произошло в тот вечер после того, как я вернулась с мыса Код.

— Молли, мы можем попробовать гипноз. В прошлый раз это не сработало, но это не значит, что ничего не получится на этот раз. Возможно, ваша память заблокирована, но этот блок начинает разрушаться. Я мог бы помочь вам.

Она покачала головой:

— Нет, я должна вспомнить все сама. Видите ли... — Молли осеклась. Было слишком рано говорить доктору Дэниелсу о том, что в памяти снова и снова всплывает одно имя: Уолли. Но почему?

Барбара Колберт открыла глаза и не поняла, где находится. Что случилось? Таша. Таша! Она вспомнила, что дочь говорила с ней перед смертью.

— Мама. — Уолтер и Роб стояли рядом, преисполненные сочувствия, готовые поддержать ее.

— Что произошло? — шепотом спросила Барбара.

— Мама, ты знаешь, что Таша умерла?

— Да.

— Ты потеряла сознание. Шок. Переутомление. Доктор Блэк сделал тебе укол успокоительного. Ты в больнице. Блэк считает, что тебе необходимо побыть здесь пару дней. Он хочет понаблюдать за тобой. Твой пульс его беспокоит.

— Уолтер, Таша вышла из комы. Она говорила со мной. Доктор Блэк должен был слышать ее слова. И сестра тоже. Спросите у нее.

— Мама, ты отослала сестру в другую комнату. Ты говорила с Ташей, мама, а не она с тобой.

Барбара боролась с наплывающим на нее сном.

— Я, конечно, старая, но еще не выжила из ума. Моя дочь вышла из комы. Я знаю, что это так. Она говорила со мной. Я отчетливо помню ее слова. Уолтер, послушай меня. Таша сказала: «Доктор Лэш, так глупо получилось. Я наступила на шнурок и упала». Потом она узнала меня и сказала: «Привет, мамуля». А потом попросила меня помочь ей. Доктор Блэк слышал, как она просила о помощи. Я знаю, что он слышал. Почему он ничего не стал делать? Он просто стоял и смотрел.

— Мамочка, он сделал для Таши все возможное. Так лучше для нее, правда.

Барбара попыталась сесть.

— Повторяю: я не сумасшедшая. И это не плод моего воображения. Таша вышла из комы. — В ее громком голосе слышались прежние властные нотки. — По какой-то жуткой причине доктор Блэк нам лжет.

Уолтер и Роб Колберты схватили мать за руки, из-за их спин выступил доктор Блэк, которого Барбара не видела, и сделал ей еще один укол.

Барбара Колберт почувствовала, как летит в мяг-кую, обволакивающую темноту. Она секунду сопротивлялась, потом сдалась.

— Для нее сейчас самое главное отдых, — заверил Доктор Блэк ее сыновей. — Сколько бы мы ни считали себя готовыми к смерти близких, когда наступает момент последнего «прости», шок может сломить человека. Я загляну к вашей матушке позже.

Обойдя больных, Блэк вернулся в свой кабинет. Секретарша сообщила, что звонил Кел Уайтхолл и просил немедленно перезвонить.

— Ты убедил Барбару Колберт, что она бредила? — требовательно поинтересовался Уайтхолл.

Питер Блэк знал, что ситуация безнадежная и не имеет смысла лгать Келу.

— Мне пришлось снова отключить ее. Ее непросто убедить.

Келвин долго молчал. Потом тихо произнес:

— Я надеюсь, ты понимаешь, что навлек на всех нас неприятности.

Блэк ничего не ответил.

— Мало нам этой миссис Колберт, тут еще проблемы в Уэст-Реддинге. Просмотрев бессчетное количество раз пленку, доктор требует, чтобы его открытие стало достоянием прессы.

— Неужели он не понимает, чем это кончится? — ошарашенно спросил Блэк.

— Ему наплевать. Он сумасшедший. Я настоял на том, чтобы он подождал до понедельника, пока мы организуем достойную пресс-конференцию. Мне придется о нем позаботиться. А тебе предлагаю заняться миссис Колберт.

Кел с грохотом бросил трубку, давая понять Блэку, что ждет его повиновения.

Люси Бонавентура прилетела из Буффало в Нью-Йорк ранним рейсом и около десяти утра уже входила в квартиру Анна-Марии в Йонкерсе. Сестра прожила здесь почти шесть лет, а Люси так и не побывала у нее. Анна-Мария говорила, что квартирка маленькая, всего с одной спальней, и потом, она предпочитала сама приезжать в Буффало.

Люси знала, что полиция обыскивала квартиру после смерти Анна-Марии, и поняла, почему кругом такой беспорядок. Безделушки на кофейном столике были сдвинуты в кучу, книги лежали как попало на полках, словно их вынимали, а потом сложили как получится. Содержимое ящиков комода в спальне тоже подверглось тщательному осмотру, и позже вещи просто запихнули обратно.

Она договорилась с управляющим, что он сам займется продажей квартиры. Ей оставалось только навести порядок и вывезти то, что принадлежало Анна-Марии. Люси хотела бы покончить с этим за день, но понимала, что придется остаться на ночь. Ей было больно видеть любимые духи Анна-Марии на туалетном столице, книгу на тумбочке у кровати, платья и форменную одежду в шкафу и знать, что сестра больше никогда тим не воспользуется.

Всю одежду и мебель Люси решила отдать на благотворительность. Так она хотя бы поможет нуждающимся. Слабое утешение, но все-таки.

Фрэн Симмонс должна была подъехать к половине двенадцатого. Дожидаясь ее, Люси начала разбирать ящики комода, аккуратно складывая вещи в картонные коробки, которые принес консьерж.

Она поплакала над фотографиями, которые нашла в нижнем ящике. Анна-Мария держала на руках своего только что рожденного сына. Она казалась такой юной и так нежно смотрела на своего ребенка. Там были и другие снимки мальчика с надписями на обороте: «Первый день рождения», «Второй день рождения», до последнего по времени, пятого. Он был красивым ребенком, с яркими голубыми глазами, темными волосами и теплой веселой улыбкой. Анна-Мария очень страдала, когда отдала его. Люси подумала, не показать ли фотографии Фрэн Симмонс, и решила, что стоит это сделать. Возможно, они помогут ей понять Анна-Марию и то, какую ужасную цену она заплатила за свои ошибки.

Фрэн позвонила в дверь ровно в 11. 30, и Люси пригласила ее войти. Мгновение они рассматривали друг друга. Фрэн видела полногрудую женщину за сорок, с опухшим от слез лицом и покрасневшими глазами.

А перед Люси стояла стройная жительница Нью-Йорка, чуть за тридцать, со светло-русыми волосами и серо-голубыми глазами. На следующий день она объясняла дочери: «Не то чтобы она разоделась, нет. Простой темно-коричневый брючный костюм, бело-желто-коричневый шарф на шее, маленькие золотые сережки, но она выглядела настоящей жительницей Манхэттена. Ты не поверишь, она оказалась такой милой. Когда Фрэн Симмонс сказала мне, что сожалеет о смерти Анна-Марии, я поняла, что это не пустые слова. Я предложила кофе, и она сказала, что с удовольствием выпьет чашку. Мы сидели за маленьким столиком на кухне».