– Нинка, как ты думаешь, почему она меня бросила? Ну, я, конечно, не очень хорошо себя вел. Но мама же не бабушка, она же на это вообще не смотрела. Тогда почему?..

– Ничего она тебя не бросила, – сердито сказала Нинка. Ей хотелось то ли заплакать, то ли немедленно задушить Полин Фламель. – Она поехала в Америку выставку делать. И журнал там один еще. Все сделает и вернется.

– Журнал каждый месяц делают, – вздохнул Жан-Люк. – Как же она вернется?

Все-таки он был не в меру сообразителен. Нинка молчала, не зная, что сказать.

Они сидели на полу в мастерской Полин. С Рождества прошел уже месяц, и давно была убрана елка, поваленная, когда Жан-Люк убегал от гиганта Ибрагима… Так много изменилось за этот месяц, что казалось, прошел год, а может, и не один. Нинке, во всяком случае, именно так и казалось.

– Нинка, а как ты думаешь, – не отставал Жан-Люк, – бабушка меня отдаст в другую семью?

– Это еще почему? – изумилась она.

– Ну, она же старая. У нее ноги болят. А я бегаю слишком быстро, ей меня догонять тяжело, она сама говорила.

– Никуда она тебя не отдаст, – отрезала Нинка. – Совсем она, что ли, без мозгов?

– Мама говорит, у бабушки мозги как у курицы, – тут же сообщил Жан-Люк.

– А мама бы твоя лучше… – начала было Нинка.

– Что? – поторопил ее мальчишка.

Его черные глаза горели живейшим интересом. Похоже, он ожидал очередной порции русских ругательств, которых и так уже с Нинкиной помощью узнал немало.

– Ничего. Никуда тебя не отдадут. Забудь, – приказала Нинка.

– Ага, забудь… Когда я к бабушке в прошлом году приезжал в Прованс, то вытащил у курицы из гнезда яйцо. У соседкиной курицы, – уточнил он. – Я только хотел посмотреть, большой в нем цыпленок или нет. А бабушка сказала, что я ее позорю и что она меня не выдерживает. А раз не выдерживает, значит, отдаст. У Онорэ мама уехала в Новую Зеландию, а папы у него тоже нет, и бабушка с дедушкой его отдали в другую семью. Так все делают.

– Ничего не все, – решительно сказала Нинка. – А ты, пока у бабушки живешь, не сильно бегай, вот и все. Когда я к тебе приеду, вместе побегаем. Потом опять потерпишь, пока я в следующий раз приеду. Потом в следующий. Так и дождешься, пока мама из Америки вернется и обратно тебя в Париж заберет. А тут уже и я поблизости буду. Понял?

– Ты… Нинка, ты правда ко мне приедешь? – голос Жан-Люка дрогнул. – В Прованс? Это далеко, – предупредил он.

– Подумаешь! – хмыкнула Нинка. – Ты просто не знаешь, что такое далеко. Вот Сибирь – это и правда далеко. Или даже Тамбов.

Дался ей этот Тамбов! Мамин супруг сегодня приезжает, вот и вспомнилась его малая родина. Придется с ним встречаться. А тут и без того на душе тошно. Сволочь эта Полин! Ну как можно было бросить Жан-Люка?

Дверь мастерской открылась. Вернулась с рынка мадам Фламель.

– Спасибо, Нина, – сказала она. – Вы так много делаете для Жан-Люка!

– Чего я для него делаю? – пожала плечами Нинка. – Мне с ним интересно.

– Вот именно. Вам интересно с ребенком, а ведь это счастье. Счастлив будет с вами и ваш супруг.

– Да уж… Супруг мой прям на седьмом небе от счастья!

Пробормотав это – по-русски, конечно, – Нинка вспомнила Феликса. Он хоть и не настоящий супруг, но все-таки не чужой уже вроде бы. И где он, интересно? Что-то давно от него ни слуху ни духу.

– Ну, я пойду, – сказала она. – Мне еще сегодня с родственником встречаться. Он из Москвы приехал.

– Как дела у ваших родных? – вежливо поинтересовалась мадам Фламель. – Сколько исполнилось вашему брату?

– Полгода.

– О, это чудесный возраст! Дети становятся так милы и еще совсем не утомительны.

– Я тоже был неутомительный? – встрял в разговор Жан-Люк.

– Ты был утомителен всегда, – не задержалась с ответом мадам Фламель. – В шесть месяцев ты упал с дивана, я помню как сейчас.

«А Митька? – подумала Нинка. – Утомительный он или нет?»

Этого она не знала. Ничего она не знала о ребенке, которого называли ее братом. Она его даже ни разу не видела и нисколько по этому поводу не переживала.

И почему это вдруг показалось ей странным сейчас?

Только выйдя на улицу, Нинка сообразила, что на встречу с отчимом она уже опаздывает. Она ускорила шаг, перешла почти на бег, и тут некстати завопил у нее в кармане телефон. Нинка выудила его, взглянула на бегу и решила все-таки ответить. Подождет, в конце концов, отчим. А Феликса она сто лет уже не слышала. Ну, месяц точно.

– Ты хоть в Париже? – спросила она, останавливаясь у входа в метро.

– А ты номер не узнаешь?

Нинка не стала уточнять, что он высвечивается у нее на экране под названием «супруг», а какой его номер у нее записан, московский или парижский, она давно забыла.

– Куда ты пропал? – спросила Нинка.

– Никуда. Живу там же, работаю тем же.

– У тебя же виза кончилась.

– У нас в мастерской, по-моему, только у хозяина она не кончилась.

«И вот зачем он на мне женился, интересно? – в который уже раз подумала Нинка. – Говорил, ради визы».

Впрочем, она давно уже зареклась понять, что, зачем и ради чего делает ее супруг.

– У тебя все в порядке? – спросил он.

– Вообще-то да. Только Жан-Люка жалко.

Чем Феликс, безусловно, был хорош, это тем, что с ним можно было не видеться и не разговаривать сто лет, но при первой же встрече или разговоре можно было не разводить лишних церемоний, а сказать сразу о главном.

Похоже, и он признавал за Нинкой такое же достоинство.

– Увезли его от тебя? – тоже без лишних церемоний спросил он.

– Завтра увезут. В Прованс.

Нинка шмыгнула носом. Жан-Люка поблизости не было, а с Феликсом можно было не сдерживаться.

– Нинка, не реви, – сказал он. – Приехать к тебе?

– А чего ты сделаешь? – вздохнула она.

– Ничего. Посижу, нос тебе повытираю. Все-таки ты мне родственница.

– Спасибо. – Она улыбнулась и вытерла нос шарфом. – Сама как-нибудь справлюсь. Тем более я Жан-Люку пообещала через две недели к нему приехать.

Все-таки Нинке было приятно, что Феликс считает ее своей родственницей. Чем-то их связал Париж. Ну да, конечно, Париж. До приезда сюда родственные связи не представлялись ей достойными внимания. Вернее, они полностью уронили себя в ее глазах. А здесь – поди ж ты… Даже про отчима она думает с чем-то вроде интереса, не говоря про Феликса.