В конце начальник КРУ спросил.

— Как думаешь назвать операцию?

Я ответил, что пока не думал об этом.

Генерал возразил.

— Об этом следует думать в первую очередь. Точное наименование – это очень важный момент. Название должно прочно засесть в голове у руководства. Что, если мы назовем разработку «Троянский конь»?

« …соавтор. Тогда, в последние дни 1946 года, впервые прозвучало название этой долгоиграющей операции.

Запомни – «Троянский конь».

« …попробуй сам догадаться, в чем заключался смысл этой сверхсекретной игры».

« …когда на совещании у руководства я доложил, что в рамках поставленного задания, а также для оперативного обеспечения операции «Троянский конь» не вижу иного способа, как вчистую отпустить Магдалену–Алису фон Шеель–Майендорф в Германию, Берия поинтересовался. * (сноска: В декабре 1944 постановлением ГКО Берии было поручено «наблюдение за развитием работ по урану». В августа 1945 он был назначен председателем специального комитета по «руководству всеми работами по использованию внутриатомной энергии». В декабре 1945 Л. П. Берия был освобожден от должности наркома внутренних дел СССР, а марте 1946 года был выбран членом Политбюро ЦК ВКП(б). Тем не менее, в его ведении остались несколько важных разведывательных операций, в том числе и те, за которыми приглядывал лично И. В. Сталин).

— Предлагаешь начать с этой фрау игру втемную? На подсадную? Как нащот наблюдения?

— Не совсем так, товарищ Берия, – ответил я. – Предлагаю оставить в покое не только ее, но и барона и этого обер–гренадера. Предлагаю прекратить их поиски.

Пауза была долгая, выматывающая.

— Крайзе – германский подданный, но барон‑то наш! – подал голос Абакумов, которого после назначения министром по распоряжению Петробыча в качестве «свежей головы» тоже привлекли к работе с близнецами.

— Другого выхода нет.

— Погоди, Виктор Семенович, сейчас не о гражданстве идет речь. Скажи, Трущев, что делат с Закруткиным?

— Закруткин – офицер, член партии. Он обязан исполнить приказ.

— И то хорошо. Когда он будет готов?

— Врачи утверждают, что необходимо еще минимум полгода.

— Будем считать это крайним сроком.

Затем Лаврентий обратился к Федотову.

— Петр Василевич, ты как?

— Со мной согласовано, – бесстрашно ответил генерал.

— Под твою ответственност, Трющев. И твою, Петр Василевич. Пуст возвращается в Германию, однако оставлят эту фрау без надзора, пуст даже негласного, запрещаю. Мало ли… Запомните, вы головой отвечаете за операцию «Троянский конь». Это вам не Гесса украсть».

« …высочайший уровень профессионального мастерства. Никто из этих «цепных псов сталинского режима» словом не обмолвился о том, о чем я сознательно умолчал в подредактированном мною отчете Анатолия Закруткина, о чем не упомянул в наработках, сведенных в подготовительную справку по этой операции.

Будь уверен, каждый из них вник в скрытый смысл представленных материалов, из которых ясно следовало, какую нелепую игру затеял с руководством страны Алекс–Еско фон Шеель. Более того, каждый из них молча согласился с тем, что приказ Сталина может быть истолкован вовсе не в том разрезе, на который указывал вождь, хотя все они не понаслышке знали, с какой жесткостью партия преследует всякого рода колебания в исполнении приказа родины. Не была для них тайной и расплата, которая ждала тех, кто осмеливался либеральничать со всякого рода отщепенцами, – тем не менее, никто, включая Абакумова, для которого работа с «близнецами» была в новинку, не возразил против переноса акцента с авантюрного похищения нациста номер три на гипотетическую возможность проникновения в высшие сферы западной политической элиты, в рядах которой Орион как масон одной из высших ступеней посвящения занимал далеко не последнее место.

Возможность начать серьезную игру, выгоды от которой были бы несравнимы с каким‑то Гессом, явилась проверкой их профессиональных и личных качеств. Этот факт желательно особо выпятить, чтобы никто из будущих критиков не посмел утверждать, что нами руководили «дураки», «отпетые мошенники» и «свихнувшиеся на крови монстры».

История этого не любит, она сама призналась на допросе.

Ты догадываешься, кого я имею в виду…

Конечно, я не могу утверждать наверняка, будто бы только эти соображения легли в основу принятого решения, однако добро на операцию «Троянский конь» подтверждает именно такую версию развития событий».

* * *

Между тем за окном забрезжил рассвет.

Я подошел к окну.

Мемуар как живое существо трепетал в душе.

Из письма Магдалены–Алисы фон Шеель–Майендорф.

« …В Германию меня сопровождал юный советский лейтенант, румяный и светловолосый, с пухленькими щечками. Я поинтересовалась, как мне его называть, он ответил – Пауль. Офицер свободно говорил по–немецки, и на вопрос, кто он по национальности, ответил – русский.

— Где вы так овладели языком?

— Повезло с учителями…

Сначала я решила, что меня специально отправили поездом, чтобы я была сговорчивее. Пусть немецкая женщина полюбуется на дело рук своих соотечественников!.. Когда я обмолвилась, что не надо меня агитировать, лейтенант удивился и заявил, что у его начальства и в мыслях не было давить на меня пейзажами сожженных вокзалов, развалинами городов, угрюмыми пожарищами Смоленска и Минска, но прежде видом калек, толкавшихся на перронах.

На вокзалах, mein Freund (мой друг), было очень много калек. Кстати, по их виду никак не скажешь, что они и их товарищи сумели одолеть наш непобедимый вермахт.

До Берлина мы успели подружиться, но дружба закончилась на перроне, где лейтенант пожелал мне удачи, вручил небольшую сумму денег и козырнув отправился к поджидавшей его машине. Взять меня с собой он не предложил.

Бросить женщину на берлинском вокзале, среди руин и гор мусора, среди обнищавших и хмурых жителей – это вполне в духе оккупантов. В отместку я решила не сдаваться.

Как добиралась до Дюссельдорфа, рассказывать не буду. Это была дорога в никуда. Меня спасало инкогнито. Пассажиры не стеснялись выражать ненависть в адрес нацистских бонз, союзников, русских дикарей, рыщущих по домам в поисках водки, и наглых негров, за пачку сигарет требовавших от немецких женщин всего, чего бы им не взбрело в голову.

Неприязненное отношение моих сограждан к дочери эсэсовского генерала я ощутила позже, в Дюссельдорфе.

Нет, грубостей не было, но в прачечной, куда я устроилась с помощью дальней родственницы – ничего более существенного мне как дочери видного нациста найти не удалось, – меня намерено сторонились. Как‑то одна из сотрудниц не без презрения выразилась в том смысле, чтобы я не выпендривалась и вела себя тихо. Точно также выразился Ротте, когда выкрал меня и спрятал в подвале. Сотрудница добавила – вы неплохо поживились при фюрере, вволю ели–пили, прятались в роскошных убежищах, так что теперь самое время для таких как я стирать грязное белье оккупантов.