« …завел разговор. Он потребовал, чтобы я незамедлительно исчез из Берлина. Сейчас самый удобный момент, настаивал Алекс. Твоя задача – незамедлительно переправить документы Майендорфа в Москву. Если не удастся перейти линию фронта, отправляйся в Бранденбург и дождись прихода Красной Армии в подвале знакомого Густаву менонита.

Алекс–Еско был резок. Рубил воздух ребром ладони.

Таким я его еще не видал. С него слетела всякая аристократическая спесь. Он позволял себе грубые выражения типа – ты не имеешь права тянуть резину… ты просто обязан доставить их руководству.

Я не сразу справился с его атакой. Затем поинтересовался.

— Что значит «незамедлительно»? Именно сейчас?..

— Да.

— Значит, ты предлагаешь мне ради спасения собственной шкуры сбежать в Бранденбург в тот самый момент, когда вы с Крайзе отправитесь на поиски Магди. Так, что ли? Предлагаешь спрятаться в подвале? Ты за кого меня принимаешь, Леха?! Если ты решил устроить партийное собрание, вношу встречное предложение – я поджидаю Крайзе, мы с ним мчимся по указанному адресу, а ты ныряешь в подвал.

— Это не просто глупость! – взорвался Шеель. – Это политическая наивность, если не сказать больше!..

Шеель крепко выругался, чего я никак не мог ожидать от имперского барона, комсомольца и будущего покорителя космоса.

Я спросил.

— Ты что‑то скрываешь, Алексей.

Он долго молчал, потом наконец признался.

— Послушай, Толик, эти документы снимут с тебя всякие подозрения. Если хочешь, можешь сообщить, что достались они тебе в смертельной схватке с предателем…

— Предатель – это ты?

Алекс кивнул.

Мне стало обидно до слез, Николай Михайлович. Я догадывался, к чему он клонит, но мне было важно услышать это из его уст.

Алекс снизил тон.

— Да, товарищ Первый, я не собираюсь возвращаться в Россию! И вовсе не из‑за отца или по причине скрытой неприязни к твоим соотечественникам. В отце я вижу фигуру трагическую, но не родственную, а среди русских я нашел женщину, сына и брата. И марксизм–ленинизм для меня приемлем. В разумных, конечно, пределах. Например, с точки зрения покорения космоса. У меня нет тяги к деньгам, я знаю им цену. Трущев просветил. Я никогда бы не соскочил с поезда, если бы это зависело только от меня.

Я попытался образумить его.

— Ты советский гражданин, Алекс, тебе присвоили старшего лейтенанта. Наградили орденом.

— Крайзе тоже наградили. И что?..

Согласитесь, Николай Михайлович, удар был не в бровь а в глаз. Каюсь, я не сразу нашел довод, который смог бы повернуть ситуацию.

Удивительно, Николай Михайлович, мы беседовали исключительно по–русски».

« …паузы Алекс продолжил атаку. Он ввел в дело скрытые резервы.

— Скажи, Толик, скажи как брат, как мне поступить с Магди? Оставить здесь без всякой надежды увидеться в будущем или взять с собой в Москву? Чтобы оставить в заложницах у Лубянки?.. Надеюсь, тебе известно, какие волки там сидят?

И вообще…

Мне трудно говорить об этом и вовсе не потому, что я испытываю сомнения или мне позарез нужно твое сочувствие или одобрение. Прости, братишка, но у нас разные судьбы. Рано или поздно нам пришлось бы расстаться, но я не хочу, чтобы на тебя повесили мой побег.

Тебе не хуже моего, известно, как дяди с Лубянки обращаются с ротозеями. Я никогда не прощу себе, если тебя обвинят в преступной халатности. С нарытыми у Майендорфа материалами никто не посмеет предъявить обвинение. Тебя встретят как героя».

« …Москве расскажешь, как меня разорвало бомбой или снарядом. Надеюсь, Федотов и Трущев помянут меня добрым словом. Возможно, даже наградят посмертно, хотя вряд ли. В любом случае ты останешься чист, мое дело спишут в архив, и никто в целом мире не вспомнит о существовании такого бедолаги как имперский барон Алекс–Еско фон Шеель, он же Алексей Альфредович Шеель, советский гражданин и лейтенант НКВД, он же аноним в какой‑нибудь заокеанской республике».

« … Как я должен был поступить, Николай Михайлович? Что я должен был ответить? Хотите верьте, хотите нет, я был готов согласиться с ним. (Это признание и последующие антимонии в окончательном варианте я вычеркнул – Н. М. Трущев).

Мы с Алексом были едины в том, что сразу после капитуляции в Германии начнется такая кутерьма, что нашим кураторам будет не до Шееля. Они начнут делить победу с союзниками, а также между собой – Берия с Абакумовым, вояки во главе с Жуковым с партаппаратом, промышленники со непререкаемым всевластием Вознесенского, то есть Госплана. Согласитесь в такой схватке Алексу с его биографией да еще женой–баронессой не выжить. Ему даже на нарах вряд ли найдется местечко.

А если он притащит с собой Магди?..

С такой германской предусмотрительностью, Николай Михайлович, не поспоришь.

Посоветуйте, как куратор, как старший товарищ, какие меры я должен предпринять к Шеелю? Пристрелить его и как ни в чем не бывало отправиться спасать Магди. А на хрена в таком случае спасать ее?!

Скажите, мог ли я поднять руку на брата, с которым мы три года укрывались одной шинелькой, украли Бора, сохранили жизнь Гитлеру, охмуряли Штромбаха, водили за нос Дорнбергера, фон Брауна, добыли документы у Майендорфа. Как я мог отделить себя от Алешки?..»

Из воспоминаний Н. М. Трущева:

« …Он долго молчал давая мне возможность переварить сказанное.

Потом признался.

— Насчет Магди Еско был на все сто прав. Будущее, поджидавшее ее в Советском Союзе, было, мало сказать, туманно… Неужели в угоду каким‑то сверхбдительным бюрократам, навроде того, который сватал Крайзе на тот свет, я должен пожертвовать женщиной, спасшей мне жизнь?

Мы с Алексом никогда на заговаривали об этом, это подразумевалось само собой – если с кем‑то из нас случится беда, другой позаботится о Магдалене. Не в смысле сожительства, а не оставит ее в беде. Я не испытывал к этой фрау никаких иных чувств, кроме братских. У меня есть девушка. Она обещала ждать меня. Скажите, как я должен был поступить?

— Эта девушка часом не Светлана? Она мне прохода не дает – требует, чтобы ей разрешили свидание с тобой.

— И что?

Я ответил не сразу.

— Значит, совесть не позволяет тебе оставить Магди в заложницах? А мою дочь?

— Что вы говорите, Николай Михайлович! Да я за Светку!..

— Во–во!.. За Свету не в грудь себя надо бить, а попытаться найти выход из непростой ситуации. О вас вспомнил Сталин, так что обратного хода нет. У всех нас. Либо грудь в крестах, либо…

— Опять согласие?

— Оно самое, товарищ Закруткин».

« …предупредил Толика.