театра исходила от бескомпромиссных большевиков, которые не видели ни экономических, ни политических, ни эстетических причин финансировать искусство — особенно в период морозов, голода и Гражданской войны. Работой Малиновской было воплощать суровые решения Луначарского и быть осуждаемой за них, в то время как он метался между артистами и властями, стараясь всех умиротворить.

Все сумели сплотиться вокруг первого успешного балета на революционную тематику, исполняемого детьми и для детей. В Советском Союзе дети, беспризорные и выросшие в семье, стали единственным привилегированным классом; новое искусство соответствовало духу времени, агитпроп для детей был беспроигрышным вариантом. Детский балет-пантомима «Вечно живые цветы» (1922) заслужил искренние похвалы Луначарского. Комиссар оказался так впечатлен, что убедил Ленина и его жену посетить второе представление, — первое предназначалось для детей, в том числе оставшихся сиротами в ходе революции, Гражданской войны и деятельности ЧК. Балет «Вечно живые цветы» был одновременно и простым, и конструктивистским: зрители видели луга и горы, ленты и гирлянды, пчел и бабочек, свежевыпеченные булки и пирожные, уборку урожая и работу кузнецов, серпы и молоты, марши, пение и политические слоганы, составленные из больших букв, прикрепленных к палкам. В начале спектакля дети на корабле боролись со штормом, а финальные сцены происходили в солнечном фруктовом саду. Музыкальным сопровождением служила смесь из простой классики, песен девочек и мальчиков и маршей. Старшие исполнители объяснили юным, а затем они вместе — публике, что «цветы» в названии обозначают свежий старт, данный революцией (свершившейся 5 лет назад). Декорации и костюмы в «ярком [агитпроп] плакатном стиле»[457] создал Федор Федоровский, вдохновленный дизайнер. Апофеоз «Вечно живых цветов» включал еще больше слоганов, больше маршев и громогласный гимн труду — хит, исполнявшийся юными артистами, и, для Горского, успех был неоспоримым. Тем не менее, главный вопрос оставался открытым: «Должен ли существовать Большой?» В некотором смысле, самый тяжелый этап кризиса уже миновал. Финансовое положение стало исправляться, страна вставала на ноги, потому пришло время рассмотреть вопрос существования театра с точки зрения идеологии. Его продолжали расценивать как имперское учреждение. Там ставили оперы и балеты — наиболее элитные развлечения. Казалось, он не поддается контролю, а в тот период потеря контроля оценивалась как наиболее пугающая перспектива. Правительство считало, что в театре чересчур много свободомыслия. Луначарский пытался выполнить свое обещание: сделать Большой лояльным власти. Поэтому артистов, остававшихся наиболее верными себе, самых творческих, самых непредсказуемых, личностей вдохновленных и заинтересованных, приходилось сдерживать. Ограничения, в которых запутались Большой, его артисты и администрация, сделали их жизнь похожей на типичный сюжет советского произведения: надо жертвовать личными интересами ради коллектива.

Луначарский и Малиновская прорубали своим решениям пути, как дровосеки, — только щепки летели. Они доказывали, что рискованные действия уместны на территории свободных пролетарских культурных групп и что путь, избираемый организациями, финансирующимися государством, должен быть прямым и четким. Кубисты, футуристы, кубофутуристы, пристрастия Кузнецова и неоднозначные эксперименты учеников Горского (а может, и сам Горский) — принадлежат другой части мира. Вдохновиться революцией — это одно, поддерживать большевиков — совершенно другое. Первое относится к сфере идеалов, второе — к политическому режиму. Если позволить нонконформизму процветать даже в пределах театра, можно навлечь на себя ярость высокопоставленной старой гвардии, а кроме того, правителей из Кремля. Театр остался открытым, но ожидал другого пугающего преобразования: на этот раз его хотели превратить в центр политических собраний.

В мае 1922 года Ленин перенес первый из трех инсультов, которые два года спустя оборвут его жизнь. Его жена, Надежда Крупская, бывшая учительница, печатала слова лидера большевиков на машинке, чтобы произвести впечатление, что он все еще у руля. Владимир Ильич уже «миропомазал» Сталина занять пост генерального секретаря коммунистической партии, что позволило тому организовать масштабную систему политической поддержки, а также ликвидировать реальных и воображаемых противников. В это время зодчий революции находился в подмосковном имении; лишенный речи, ослабленный, он лишь смутно представлял махинации своего протеже. После смерти Ленина 21 января 1924 года Сталин стал вождем Советского Союза.

У Малиновской тоже возникли проблемы со здоровьем, но, несмотря на борьбу с утомлением и стрессом, она оставалась на посту. В ноябре 1922 года директор объявила, что добилась согласия от бухгалтерии Ленина оставить Большой открытым, благодаря лотерее и другим подобным ухищрениям: заимствованиям из ремонтного бюджета, продаже реквизита, сокращению и отмене авторских отчислений, даже продаже «двухсот флаконов парфюма и косметики» из хранилища[458]. И она, и Луначарский боролись за то, чтобы уберечь театр от посягательств со стороны Центрального комитета, основного руководящего органа коммунистической партии. Появилась череда суровых и противоречивых резолюций. Первым было решение закрыть Большой и Мариинский театры, затем — создать «ликвидационную комиссию», которая рассмотрит возможность закрытия, и наконец — оставить их открытыми, но радикально сократить субсидирование[459]. Луначарский защищал Большой от всех этих постановлений: напоминал о значимости русского культурного наследия, ссылался на то, что не знал о резолюциях, протестовал против удаления с совещаний, где принимались решения, отрицал, что выдает конфиденциальную информацию Малиновской.

Советское правительство, в отличии от царского, не могло допустить разницы между доходами и расходами, превышавшую раньше четверть бюджета. За дефицит Луначарского линчевал ЦК, а Малиновская сообщила 1400 непосредственным подчиненным о глубокой радости от того, что театр продолжит работать, и выразила искреннюю благодарность артистам, выполнявшим обязанности «очень усердно и дисциплинированно»[460].

Смутьяны удалились или были изгнаны, но ряды еще требовалось почистить и набрать преданных молодых советских артистов, вызвать из вновь открывшейся школы и рекрутировать из достойных пролетарских заведений. Картинка стала отчетливой, вырисовался план. Большой станет народным домом балета и оперы, будет служить власти. Ему придумают выдающуюся историю: от восстановления после осады Наполеона в 1825-м до премьер драгоценных классических балетов и опер Чайковского. Композиторские услуги, оказываемые императорам, и проблемы, возникавшие у театра за время его существования, будут забыты — за исключением тех, в которых можно обвинить царя. Большой сохранит славу ушедших эпох, одновременно завоевывая новую. Впредь Мариинский в Петрограде/Ленинграде, первая императорская сцена, будет второй советской. Один режим уступил другому, место силы переместилось из одного города в другой, а центр российской — теперь советской — балетной традиции — перебрался из одного театра в другой.

Однако сперва — дополнительная операция по зачистке: Малиновская начала налагать штрафы на танцовщиков и певцов за симуляцию болезней, за опоздания, работы по совместительству, непотушенные сигареты (танцовщики курили, чтобы держать под контролем вес и демонстрируя пренебрежения царящей атмосферой) и за несанкционированные интервью газетам. Артистов балетов, оперы, хора и оркестра увольняли за реальные и вымышленные проступки, обращая особое внимание на