мирный договор Спиридонова организовала в Москве убийство немецкого чиновника высокого ранга. 5 июля 1918 года на верхних ярусах Большого театра во время пятого Всероссийского съезда Советов взорвалась граната. По словам британского агента Локкарта, присутствовавшего на съезде наряду со множеством других иностранных наблюдателей, боеприпас взорвался случайно, его «уронил неосторожный часовой». Зная, что театр окружен войсками, а двери заблокированы, другой британский агент и один француз разорвали и съели имевшиеся при них секретные документы. Другие потенциально опасные предметы были «засунуты под обивку кресел». «Ситуация выглядела слишком напряженной, поэтому мы не смогли в полной мере оценить ее комичность», — добавляет Локкарт[416].

Впоследствии Ленин объявил партию левых эсеров незаконной политической организацией. Позже Сталин арестует и казнит Спиридонову, считавшуюся когда-то героиней борьбы за социализм.

Так как Большой театр был государственным, отречение царя и формирование Временного правительства привели к его немедленной реорганизации, он перестал быть императорским, однако сохранил прежний репертуар. Весной 1917 года должны были ставить оперу «Евгений Онегин», но 1 марта в расписании появилось объявление: «Все репетиции отменяются по причине революции». На следующий день — новый текст: «Бескровная революция, представление отменяется»[417]. Большой сделал попытку вернуться к жизни, завершив сезон комическим балетом «Тщетная предосторожность», который труппа станцевала перед огромным пустым залом[418]. В этот период были поставлены «Дон Кихот» и «Корсар», а также, для открытия сезона 1917–1918 гг. — «Спящая красавица». Когда большевики завоевывали Петроград 25–26 октября, в Большом исполняли «Баядерку» в версии Александра Горского, декадентский имперский балет с «медленным пульсом», игнорировавший дух времени, — но, оставив политику в стороне, восхитительная сценография и мощный ансамбль разорвали временные и пространственные рамки, когда-то наложенные Петипа[419]. Оперу-сказку Римского-Корсакова «Кощей Бессмертный» исполняли в связке с «Иолантой» Чайковского.

Портрет Ленина возвышается над сценой Большого театра под электрической надписью, направляющей «Лучших людей в совет».

Долгие годы в Большом не было постановок о революции. Только один балет, заказанный комиссаром по делам театров, коснулся происходящих событий. Живую картину под названием «Освобожденная Россия» поставил Александр Горский, остававшийся балетмейстером Большого до 1924 года, года смерти Ленина. В спектакле прославляли российских деятелей культуры — особенно тех, кто противостоял имперской цензуре, или, еще лучше, томился в царской тюрьме. На сцене представляли Гоголя, Лермонтова, Пушкина, а также Достоевского, чье частично автобиографичное произведение «Записки из мертвого дома» описывало его четырехлетнее заключение в исправительной колонии в Сибири: нездоровое сознание охраны и жестокость сокамерников. Актеры изображали русских композиторов Мусоргского и Римского-Корсакова в сцене их группового пения с рабочими, крестьянами, моряками, студентами, солдатами и революционерами. Фигура Родины в простых одеждах поднимала разорванные кандалы под звуки гимна французских мятежников — «Марсельезы».

13 марта 1917 года со сцены прозвучал гимн Александра Гречанинова «Да здравствует Россия, свободная страна!» на слова русского символиста Константина Бальмонта. Журнал «Искры» отметил «слезы в глазах аудитории»[420]. Гречанинов написал гимн за полчаса, а доход от напечатанной версии пожертвовал «освобожденным политическим заключенным»[421]. В 1925 году тяготы жизни вынудили его эмигрировать в Париж. Бальмонт уехал еще за пять лет до этого. Оставшийся в Москве Горский оказался меж двух огней: поборники имперских традиций считали его эклектично «левым», а те, кто ждал новых, пролетарских течений в балете, называли закоснело «правым»[422]. Хореограф жаловался, что Большой театр превратился в «каменный короб с хаосом внутри»[423]. Весной 1918 года «сильное нервное истощение вкупе с бессонницей, частые головные боли и проблемы с сердцем» заставили его сделать перерыв в работе[424]. Однако контракт балетмейстера еще не закончился, и он вернулся на службу. Горский балансировал между прошлым и настоящим, предлагая свои версии названий из репертуара императорского театра и одновременно поддерживая модернистские постановки хореографа Михаила Фокина и композитора Игоря Стравинского, которые демонстрировались во Франции антрепризой «Русский балет Дягилева». Культурные тренды начала 1920-х, такие как «танцы машин»[425] Николая Фореггера[426], гимнастический балет в спортивных клубах «Сокол»[427] и эротические ночные представления режиссер считал слишком радикальными. Хотя он и отошел от традиций, но окончательно порывать с ними не хотел. Вместо этого пытался реконструировать наследие русского балета, используя этнографический реализм. Революционеры от культуры начали высмеивать Горского сразу после переворота, но в итоге его подход спас балетную труппу Большого. Театр выжил в качестве советского учреждения сперва благодаря идеологическому переосмыслению классики, а затем — созданию масштабных новых спектаклей на советскую тематику. Большой не превратился в кабаре для пролетариата, как того желали радикалы (и что, возможно, иронично, — ведь таким он был основан).

В 1917 году исчезли аристократы, возглавлявшие театральную Контору. Один из последних, Сергей Обухов, ушел летом в длительный отпуск и не вернулся. Большевики занялись Дирекцией и раскрыли пару секретов. В ложе, предназначенной для «балетоманов высших чинов», нашли тайный ход. Он вел через коридор к смотровому отверстию, замаскированному под вентиляционное, через него бессовестные мужчины могли наблюдать за балеринами, наносившими макияж (гардеробная находилась в другом месте). Чтобы подтвердить, что глазок приносит удовольствия подобного рода, следователи были вынуждены спускаться в тайный ход во время реального представления[428]. Вскоре, однако, смотреть уже было не на что — балеты отменяли, а со сцены звучали политические речи под звуки «Марсельезы».

Временное правительство решило, что управляющим в Большом театре станет оперный певец, лирический тенор Леонид Собинов. Сперва, правда, управлять было нечем. Артист осуждал привнесение в искусство политики. «Меня избрали начальником, — заявлял он, — и я не хочу, чтобы театр попал в безответственные руки», подразумевая революционеров в Петрограде, боровшихся за то, чтобы управлять ведомствами и учреждениями, ранее подчинявшимися Министерству императорского двора. «Пусть берут конюшенное ведомство, винодельни и фабрики, выпускающие игральные карты, — настаивал Собинов, — но театры пусть оставят в покое»[429]. Он хотел сказать, что такие развлечения, как скачки, алкоголь и азартные игры, — совсем не то же самое, что балет и опера. Певец был возмущен и подал заявление об уходе, но поскольку никто больше не имел права занять эту должность, ему пришлось остаться.

Собинов посетил Петроград, где получил от Временного правительства директивы, касающиеся реорганизации. В июне 1918 года Большой стал автономным учреждением под управлением совета, в который входили руководители балета и оперы, дирижеры, хормейстер, четыре солиста (два из оперы, по одному от балета и хора), члены технической и художественной бригад — всего 19 человек. Совет отправил представителя в объединенный комитет профсоюзов работников коммунального и социального обслуживания Москвы. Тот поддерживал Временное правительство, но опасался и