Несмотря на холодный дождь, кровь Арминия закипела.

— Верно, — коротко подтвердил он.

Разумеется, за время пребывания в Минденуме ему случалось покупать себе женщину: он шел навстречу требованиям плоти, хотя ему и претила мысль о германских женщинах, продающих себя за серебро. С отцом они об этом не говорили, но Арминий полагал, что Зигимер тоже пользовался услугами продажных женщин. А что делать, если жена далеко?

Конечно, вздумай женщина, пока муж в отлучке, повести себя подобным образом, супруг имел право полоснуть ее по горлу и бросить труп неверной в болото. Мужчинам нет нужды хранить целомудрие, зато женщинам это необходимо.

— Тебе следует завести от Туснельды ребенка, — сказал Зигимер. — Это привяжет ее к тебе, даже когда страсть уляжется.

— Хороший совет. — Арминий улыбнулся по-волчьи. — Не сомневайся, я постараюсь ему последовать.

Оба рассмеялись. Арминий пытался укорить шаг, но на такой грязи не получалось идти быстро.

— Будь проклята богами эта слякоть! — воскликнул он и снова рассмеялся, на сей раз с другой интонацией. — Теперь я понимаю, почему римляне хотят построить на нашей земле дороги.

— Чтобы поскорее добраться до наших женщин, — отозвался Зигимер и, по сути, был не так уж далек от истины.

С сосны раздался пронзительный крик сойки. Большинство птиц уже улетели на юг, в исконные земли римлян, но некоторые, самые упрямые, остались тут зимовать. Стервятники, вороны и прочие падальщики находили себе прокорм в любое время года. Арминию хотелось вдоволь обеспечить их мясом римлян, и у него уже сложился план, как это сделать. Нужно было только подобрать подходящее место.

«Моя третья зима в Ветере», — подумал Квинтилий Вар с неким отрешенным удивлением.

Когда он впервые увидел Рейн, ему трудно было вообразить себе участь горше, чем провести три зимы подряд в таком захолустье. А теперь этот римский военный городок казался ему аванпостом цивилизации по сравнению с тем, что находилось за рекой.

И не один Вар испытывал подобные чувства.

— Клянусь богами, господин, хорошо иметь вокруг настоящие стены и настоящую крышу над головой, — сказал Аристокл. — Не сочти за неуважение к тебе и твоим трудам, но я устал жить под парусиной.

— Вряд ли ты упадешь замертво от удивления, если я скажу, что чувствую то же самое, — отозвался Вар. — Когда-нибудь из Минденума получится прекрасный город. Превратились же в города многие военные лагеря — например, та же Ветера. Хотя когда я впервые прибыл сюда, не сразу поверил, что это город. Но Минденуму еще предстоит пройти свой путь.

Раб наклонил голову, на греческий манер выражая согласие.

— О, еще какой! — страстно воскликнул он. — Неужели по эту сторону Рейна я смогу в одиночку выходить за городские стены, не опасаясь, что какой-нибудь дикарь убьет меня и приколотит мою голову к дереву?

— Ну… Вероятность этого не так уж велика и в окрестностях Минденума.

Вар скрыл улыбку, хотя не совсем искреннюю. Аристоклу, поскольку он был рабом, не нужно было притворяться храбрецом. А вот от римского наместника Германии требовалась отвага. Вар отдавал себе отчет в том, что куда лучше годится для управления мирной Сирией. Увы, Август этого не понимал, а в таких вопросах значение имела только воля Августа.

— Сдается, — продолжал Вар, убеждая не столько Аристокла, сколько самого себя, — что варвары, живущие по соседству с лагерем, почерпнули от нас больше, чем любые другие германцы.

— Может, и так, но все же почерпнули недостаточно.

Нет, ничто не могло обратить Аристокла в германофила. И не только его одного.

— На это просто требуется время, вот и все.

И снова Вар старался убедить не только раба, но и себя самого.

— Когда я родился, галлы, живущие по эту сторону реки, тоже были шайкой одетых в штаны варваров, лишь чуточку присмиревших после того, как Цезарь навел на них страху. Но ты не можешь отрицать, что из них получились хорошие подданные империи.

— Сносные подданные, — проворчал грек, скептически относившийся ко всему, что находилось к северу от Альп. — По крайней мере, теперь они в основном пользуются оливковым маслом, а не сливочным.

Наморщив нос, Аристокл добавил:

— О германцах этого никак не скажешь.

— Оливки в Германии не растут и расти не будут, такой уж там климат, — указал Вар. — Кстати, даже в Галлии оливки растут только в южных областях. Но наши купцы уже давно снабжают маслом всю провинцию. И Германию тоже снабдят, нужно только обустроить там все как следует.

— Этот день не скоро наступит.

Аристокл снова сморщил длинный нос.

— Сливочное масло, намазанное на хлеб, — уже само по себе плохо, даже если оно свежее. Но ведь германцы еще жгут его в лампах, отчего оно воняет так… Оно липнет к волосам, липнет к коже, просто спасу нет. И каждый германец провонял этим маслом!

— Ну уж не каждый!

Вар покачал головой, в то время как раб, будучи греком, в такой ситуации непременно бы кивнул.

— Например, от Арминия, да и его отца, пахнет так же, как и от нас.

— Да, конечно, когда они являются к нам попрошайничать и едят с нами за одним столом, от них и пахнет по-нашему, — хмыкнул Аристокл. — Но если бы ты встретился с ними в их деревне, от них воняло бы так же, как от всех прочих германских дикарей.

— Довольно! — рявкнул Вар неожиданно для самого себя. — Арминий — прекрасный молодой человек. У нас в Риме уже есть сенаторы из Испании. В скором времени, возможно, появятся и сенаторы из Галлии. А если Арминий проживет достаточно долго, он, может, станет первым человеком германской крови, который облачится в тогу с пурпурной каймой. И если такое случится, не думаю, что другие Призванные Отцы станут жаловаться на его запах. Германцы ведут себя вполне мирно. Арминий…

Несмотря на огни и жаровни, в резиденции Вара было прохладно, но Аристокл ежился вовсе не поэтому.

— Он смотрит на меня, как лис на курицу, а его отец — и того хуже.

— Да, вид у Зигимера грозный, — согласился Вар. Отец Арминия напоминал ему крепкого старого волка. — Но если мы приручим этого молодого человека, он приручит старого хищника.

— Да, господин. «Если».

В споре с господином за рабом не должно оставаться последнее слово. Однако Аристокл ушел, оставив Вара сидеть с разинутым ртом.

Римлянин произнес что-то, что заставило бы покраснеть Аристофана, но произнес тихонько, про себя, а после расхохотался. Он имел дело с рабами всю жизнь, и порой ему приходилось напоминать себе, что они люди, а не просто пыль под ногами.

Впрочем, сейчас ему было не до рабов: начинался совет. Наместник провинции, в которой еще не вполне утвердилась власть Рима, собрал всех своих высших командиров, чтобы утвердить план действий на предстоящий сезон.