— Я не собираюсь идти на вечеринку, на которой будут одни замужние старухи, — возмущенно сказал Джимми.

— Я не старая и не замужем, — напомнила Фло.

Джимми бросил на нее сладострастный взгляд, казавшийся чересчур зрелым для пятнадцатилетнего подростка.

— А ты потом пойдешь со мной?

— Я такими вещами не занимаюсь!

— В таком случае, я не пойду на твой день рождения.

Первая неделя мая прошла в непрерывных воздушных налетах, более жестоких, чем те, которые город испытал до сих пор. Все эти дни казалось, что «Люфтваффе» задались целью стереть Ливерпуль с лица земли. Фло решила, что отметить день рождения ей так и не удастся. К восьмому мая никого не останется в живых, ни одно здание не уцелеет, думала она. По вечерам она оставалась дома, опасаясь, что во время танцев начнется налет и ей действительно будет очень страшно возвращаться домой одной. Лежа в постели, накрывшись с головой одеялами, она слушала, как скрежещет, содрогаясь, дом, как бомбы со свистом летят вниз, как вздрагивает земля, хотя самый страшный урожай жертв собирали бомбы на парашютах, опускавшиеся угрожающе тихо. Жутко звенели колокола пожарных машин, которые носились по городу, пытаясь потушить сотни пожаров, озарявших небо кроваво-красным заревом.

На следующее утро, измученная, но невредимая, Фло шла на работу. Общественный транспорт практически не работал, и ей приходилось осторожно идти по усыпанным осколками тротуарам, минуя печальные руины бывших достопримечательностей, проходить по маленьким улочкам с зияющими провалами, где еще накануне стояли дома. В воздухе, как черные траурные конфетти на похоронах, носились обрывки обуглившейся бумаги.

Всем работникам прачечной каким-то чудом удавалось уцелеть. Они приходили на работу и с ужасом рассказывали друг другу о событиях прошедшей ночи: о том, как они оказались на волосок от смерти, как на соседней улице упала бомба и погибла девушка, вместе с которой кто-то из них ходил в школу, или парень, который чуть не женился на чьей-то сестре. У Мойры погибла кума, крестная ее младшего ребенка. Зятя Пегги, охранника объекта ПВО, убило на месте после прямого попадания в здание, в котором он находился. Всех волновало одно — сколько же еще будет продолжаться этот ужас?

— Это не может продолжаться вечно, — утверждала Пегги.

Именно эта мысль и помогала им держаться. Когда-то это должно прекратиться.

В пятницу той кошмарной недели Фло пришла в прачечную и обнаружила, что за ночь вышли из строя все коммуникации. Оставаться в прачечной без электричества, газа и воды смысла не было, и Фло сказала, что все могут идти домой.

— Это время все равно будет оплачено, — пообещала она, не заботясь о том, одобрит ли такое решение Стелла. — Вы не виноваты, что не можете работать. Это все проклятый Гитлер.

— А ты что будешь делать? — спросила одна из близнецов.

— Я останусь на всякий случай, может, что-то заработает.

— Мы останемся с тобой.

— Я тоже, — отозвалась Пегги.

— И я, — сказала Мойра.

Последующие часы навсегда отчетливо сохранились в памяти Фло как доказательство того, что человеческий дух упорно отказывается отступать перед лицом самых суровых испытаний. Пегги достала откуда-то колоду карт, и они играли в «Раздень валета», «Рамми», «Снэп»[4], смеялись и визжали безо всякой причины, и любой услышавший их наверняка подумал бы, что этот смех слегка истеричный и слишком уж громкий. Время от времени они прерывались, чтобы попеть: они пели «Мы встретимся снова», и «Маленькое эхо», и «Беги, кролик, беги». Сестры развлекали их старыми песнями. Своим дрожащим сопрано они пели «Если бы ты была единственной девушкой на свете» и «Птицу в золоченой клетке».

Ближе к полудню, когда они обычно делали перерыв на чай, Мойра печально сказала:

— Все бы отдала за чашку чая.

И как будто в ответ на ее просьбу через боковую дверь вошла миссис Клэнси с чайником в руках.

— Я подумала, вы тут от жажды умираете, — бодро сказала она. — Я всегда перед сном набираю ведро воды, просто так, на всякий случай, а у соседки, у миссис Планкетт, есть примус.

Все кинулись за своими чашками. Сестры Холбрук, как всегда, принесли молоко, потому что они никогда не съедали свой паек полностью.

— Альберт сидит дома, — сказала мама. — Он повредил ногу, когда был на дежурстве — следил за зажигательными бомбами. Это ужасно. Только и делает, что жалуется, что пассажиры теперь будут ездить, не оплачивая проезд.

— По-моему, трамваи сейчас почти не ходят.

— Я ему то же самое говорю. Везде такие очереди. — Она похлопала Фло по руке. — Ну, я пошла на работу. За чайником зайду, когда буду идти домой.

— Не беспокойся, мам. Я принесу его. Я бы хотела поговорить с Альбертом. Когда ты будешь дома? — Фло хотела воспользоваться отсутствием Марты, чтобы заверить Альберта, хотя бы на словах, что они навсегда останутся друзьями. Она предпочитала, чтобы он был дома не один, на тот случай, если в его глазах появится вдруг нечто такое, чего лучше не видеть.

— Я вернусь домой примерно в полвторого. Сал сегодня работает в утреннюю смену и придет вскоре после меня.

Позднее тем же утром подачу газа восстановили, а в начале второго из открытого крана вырвалась мощная струя воды. Электричества по-прежнему не было, поэтому гладильный пресс не работал, но можно было загружать белье в бойлеры и гладить утюгами. Фло с облегчением вздохнула, когда женщины с готовностью взялись за дело и прачечная заработала почти в обычном режиме. Нормальный ход дел представлялся чем-то драгоценным в этом неустойчивом опасном мире, но продлился недолго.

Фло как раз собралась бежать с чайником на Бернетт-стрит, когда раздался зловещий вой сирены воздушной тревоги. Она особенно ненавидела дневные налеты. Обычно они оказывались довольно слабыми и короткими, но в отличие от ночных на них невозможно было не обращать внимания — или, по крайней мере, притворяться, что не обращаешь. Женщины застонали, но когда Фло предложила им прекратить работу и идти в бомбоубежище на углу, они категорически отказались.

— С таким же успехом бомба может попасть и в убежище, — сказала Лотти, которая недавно поменялась сменами с Мойрой. — Я уж лучше останусь.

Спорить никто не стал, хотя по сравнению с убежищем прачечная была зданием довольно ненадежным. Вскоре сверху послышалось ленивое гудение одинокого самолета. Все вышли на улицу посмотреть. На крыльях можно было различить немецкие кресты.

— Это «мессершмитт», Джо?

— Нет, Джен, это «хайнкель».

Внезапно самолет перешел в пике. Казалось, он летит прямо на них. Пегги закричала, они побежали в дом и захлопнули дверь. Незамедлительно последовал громкий взрыв, за ним еще один, затем еще несколько. Должно быть, самолет сбросил целую связку бомб. Внутри здания что-то упало с глухим стуком, послышался звон разбивающегося стекла.