На польском языке рассказ «Охота» (Polowanie) был опубликован в ежеквартальнике Przekrój (2019, nr 1 (3564)), при этом в Польше напечатан сокращенный вариант – с учетом вычеркиваний. Поскольку я считаю, что вычеркивания – это требование редакции, противоречащее первоначальному замыслу автора, то решил перевести и вынести на суд читателя первоначальный вариант рассказа, при этом вычеркивания отмечены квадратными скобками [] – так же, как удаляемый фрагмент отмечал сам автор в рукописи. Так что читатель имеет возможность прочитать рассказ в варианте на выбор: первоначальный – читать полностью – либо сокращенный пиСатеЛЕМ [без чтения текста в квадратных скобках]. Приятного чтения!

Он пробежал уже, должно быть, милю и даже не разогрелся. Сосны встречались редко. Длинноствольные, они росли вертикально вверх под острым углом к склону, уходящему в полумрак, откуда то тише, то громче доносился шум потока. Или, может быть, реки. Он не знал этой местности. Не знал, куда именно бежит.

Бежал. Уже некоторое время не замечал на полянах ни черных следов кострищ, ни вдавленных в траву клочков разноцветных упаковок, многократно промокших под дождем и иссушенных солнцем. Сюда, видимо, никто не добирался, потому что и дороги никакой не было, и виды – там, где они были, – вряд ли могли привлечь чье-либо внимание. Повсюду стоял лес, в зеленых пятнах буков, чем выше к вершинам, тем все более темный, и единственное, что в нем белело, это было нутро сломанных стволов. Их ломал ветер, да и сами они падали от старости. Когда перегораживали ему дорогу, он быстро оценивал взглядом, стоит ли их перепрыгивать или, быть может, лучше пробраться внизу, между засохшими метелками ветвей.

Вот между деревьями показалось небо. [Это ни о чем ему не говорило – он знал, что ничего хорошего не может ожидать от открытого пространства, если только это не большая лесная просека. Он остановился среди елей, продолжил движение, снова остановился там, где они закончились, не такие голоствольные снизу, как те, растущие дальше, словно бы рядами.] Он оглянулся. Взгляд скользил по стволам, все дальше и дальше, пока они не слились в единый серо-коричневый фон. Прислушался. Пустота усиливала тишину, шумел лишь невидимый поток, настолько отдаленный, что его звуки были слышны только иногда, свободно блуждая по воздуху среди деревьев. Впрочем, возможно, это шумели сами деревья; сейчас ветер был высоко – он видел его, зрение было достаточно острым, – он различал колебания одиноких елей на фоне облаков.

Почти вся долина, покрытая непроницаемым лесом, лежала перед ним. Он обнаружил сразу две-три известняковые скалы с их неправдоподобной формой белеющих башенок; там, где они утопали в лесном море, в его больших, неподвижных волнах, темнели пятна – наверняка входы в какие-то пещеры, гроты?

[Он даже не подумал о таком убежище. Без сомнения, они нашли бы его там, в проходе настолько тесном, что он не смог бы протиснуться глубже. Ясно себе это представил. Услышал бы во влажной темноте, разделенной на секунды каплями, падающими с известнякового свода, лай собак, крики, их голоса – они велели бы ему выйти и показать себя в свете дня, на фоне деревьев, и если бы он не послушал, то распорядились бы его вытащить, как червя, забившегося в щель под камнем.]

Наверное, многие закончили именно так, потому что это был самый простой выход – не нужно было ни бежать [с горевшей огнем головой, скользящими по глине ступнями], ни составлять бесполезные планы. [Потому что не было шансов. Никаких. Так почему же он бежал? Почему все его предшественники также убегали, почему бросались в горы, в леса, за их границу, в районы скал, поросших горной сосной, в безупречную дикость резервации, почему никто не подставил спину под выстрел, не дал разнести себе лоб без попытки такого побега, настолько отчаянного, насколько и бесполезного. Он не знал. Впрочем, и ответа не искал; не задумывался над этим.] Травянистый склон перед ним, запятнанный цветами поздних одуванчиков, поднимался и заканчивался следующим еловым островком. Какая-то птица отозвалась с дерева, вновь и вновь повторяя свою навязчивую простую песню. Он не знал ни как выглядит эта птица, ни как называется. Далеко внизу, там, где склоны утонули в первых тенях, светлой полоской изгибалась река.

По воде? Утратить достигнутое преимущество… Они найдут его, ни на мгновение не потеряют след. [Локаторы укажут им направление его поворота. Так что, снова в лес? Даже издали они могли бы меня подстрелить, подумал он, глядя на пустое пространство, отделяющее его от стены елей. Хотя нет. Не потому, что они боятся промахнуться – никто не станет стрелять на таком расстоянии. Они считают, что это не по правилам.]

Прежде чем двинуться дальше, он прислушался к своим ощущениям. Тишина в нем стояла даже гуще, чем вокруг, нарушенная шумом хвойных ветвей и тремя повторяющимися нотами птичьей трели. Еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что расстояние между ним и погоней достаточно велико. И тогда заметил в самой дальней точке в темноте леса небольшое шевеление.

Бросился вперед. Не контролировал скорость своего движения. Это была привычка, а не страх. Еще нет. Он мчался вверх по крутому склону, который ни один человек не смог бы преодолеть с такой же скоростью. Он не задыхался, сердце не вырывалось из груди, кровь не пульсировала в висках; просто что-то – и он не знал что – издало в нем слабый, приглушенный звук, как быстро прижатая струна; продолжалось это не более одного мгновения.

Не осознавая как, он оказался в углублении между пнями, в высохшем русле ручья, в извилистой, местами заиленной расщелине, отчетливо видимой на фоне туч. Возможно, во время ливня у него появился бы шанс. [По крайней мере, оттянуть конец, о котором, впрочем, он не думал.] Не переставая сильно и размеренно перебирать ногами, он поднял голову. Нет – из этих туч ливень не прольется. Стояла жара, она добралась даже сюда, делая невыносимой влагу лесного массива. Последние, не высушенные солнечными лучами капли вчерашнего ливня (помнил его: услышав, как дождь непрестанно стучит по крыше над головой, подумал, что, если будет так сыпать и дальше, они отложат организацию погони на один, а может быть, и на два дня) под воздействием сотрясений, которые передавались деревьям, когда он бежал, падали на него сверху, некоторые из них сверкали бриллиантами у него на суставах. Не стряхивая их – сами мгновенно высыхали, – он мчался дальше; набойки на подошвах звучно стучали по белым камням; он пошатнулся, удержал равновесие, не снижая скорости. Его слуховые ощущения целиком сосредоточились на том, что происходило позади. Преследователи были далеко, но не так далеко, чтобы до них не донесся этот шум, лес без помех передавал его вниз. Деревья внезапно расступились.

Он оказался на небольшой вершине, с трех сторон окруженной елями. В подсвеченной солнцем дали виднелись горы, синеватые, с белеющими потеками снегов, с клубящимися облаками, окружающими вершины. Широкий травянистый склон спускался вниз, а дальше снова был лес. Он простоял не более двух секунд и услышал погоню. Сразу узнал голос Менора, его прерывистый, свирепый лай. Он не боялся собак, они ничего не могли с ним сделать, но собаки означали людей. [Ненавидел ли он их? Мог бы попытаться, если бы на это было время. Впрочем, это неважно.] [Еще раз посмотрел на горы, ему пришло в голову, что, наверное, он видит их в последний раз, и, хотя был к ним безразличен, хотя не знал их, никогда в них не был, ему нечего было искать среди скал, но именно с этой мыслью, словно бы рикошетом, до него дошло, что впереди у него только минуты, в лучшем случае часы, чтобы смотреть, слышать, двигаться, и что это – правда. Кроме того, что было, больше ничего не будет – то, что люди говорили о воскресении из мертвых, его не касалось, у него не было с этим ничего общего.] Неожиданно почувствовал, как холодная блестящая ртуть расплывается в его груди, и бросился вперед.