бабушка знала об этом, а ты? – спрашиваю я, сворачивая по направлению к автостраде. Мама молчит, и я раздраженно повторяю: – Ты можешь?

– Не знаю. Я в этом сомневаюсь, солнышко, но…

– Но что? – срываюсь я. – Ты не можешь думать, будто бабушка способна на убийство!

Мама фыркает:

– Конечно, нет. Но это не значит, что она чего-то не знает. Она могла быть там, когда это случилось. Может быть, даже помогала скрыть это…

Я отказываюсь в это верить.

– Бабушка – самый тихий и законопослушный человек, которого я знаю. Не может быть. – Мама сжимает зубы, и я чувствую, как во мне бурлит раздражение. – Я не могу поверить, что ты способна усомниться в ней. Она же твоя мать!

– Она не идеальна. Она – человек, как и все мы.

Я крепко сжимаю руль, не позволяя себя возражать:

сейчас все обиды, которые я испытывала по отношению к маме на протяжении стольких лет, грозят выплеснуться наружу.

– И, – продолжает мама, – она упомянула, что Джин ударила кого-то по голове. Может быть, она стала свидетелем преступления?

– Конечно, нет! Она просто придумывает случайные имена!

– Но ведь про Шейлу она не выдумала, верно? Шейла существовала в действительности. Я уже пересказывала тебе слова Алана – и как мне пришло в голову, что Дафна на самом деле Шейла Уоттс.

– Мы не знаем этого наверняка. А дальше ты скажешь, что думаешь, будто Дафна – это второй труп в саду… Думаешь, бабушка убила и ее?

Мама ничего не говорит.

– Ты полагаешь, это Дафна?

– Я этого не утверждаю. Но я разговаривала с Мелиссой, и она сказала, что твоя бабушка и Дафна съехали одновременно. Я так же, как и ты, не хочу думать плохо о своей матери, но мы должны смотреть фактам в лицо.

– Это смешно – то, что ты не веришь в непричастность бабушки. И все потому, что тебя никогда не волновало… – Я умолкаю. Я и так сказала слишком много.

Мама молчит несколько секунд. Потом спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Забудь об этом.

– Нет. Если тебе есть что сказать мне, я предлагаю сказать это сейчас.

Я поворачиваюсь к маме. Ее губы сердито сжаты. Мы не ссорились уже много лет с тех пор, как я была подростком и она кричала на меня за беспорядок в спальне.

– Ну ладно. Я думаю, что ты проявила некоторую… безответственность.

– Безответственность?

– Да. Ты уехала в Испанию. Оставила старую мать в одиночестве. Почти не навещала. Сколько раз ты виделась с бабушкой за последние шесть лет? Раз или два в год?

– Это несправедливо.

– Это правда. А я? Сколько раз ты виделась со мной? И когда ты приезжаешь в гости, то привозишь с собой одного из своих многочисленных отвратительных парней. И не притворяйся, будто ты рада этому ребенку. – Я уже на взводе и не могу остановиться, хотя знаю, что веду себя как стерва. – Я видела по твоему лицу, как ты была разочарована, когда я сказала тебе! Ты жалела, что родила меня такой молодой, но это не значит, что я такая же! Ты с нетерпением ждала каждого лета, чтобы избавиться от меня, а потом пойти в загул, как подросток, бросив отца и шляясь с другими мужчинами. И ты удивляешься, почему я ближе к бабушке, чем ты!

Наступает потрясенное молчание. Я не могу поверить, что сказала это. Я не смею смотреть на маму. Я не склонна к конфронтации. Наверное, виноваты мои гормоны из-за беременности. Тем не менее я знаю, что именно это чувствую на самом деле – и чувствовала на протяжении многих лет. Сказать по правде, мне становится легче, когда я выплескиваю это наружу.

Мы продолжаем ехать в напряженном, неуютном молчании. Мои ноги дрожат. Краем глаза я вижу, как мама вытирает слезу со щеки, и меня охватывает раскаяние.

– Извини, пожалуйста, – говорю я. – Я не имела в виду все это.

– Нет, имела, – тихо возражает мама.

– Это все гормоны. Я просто чувствую себя такой, такой… злой!

– Знаю. – Она улыбается мне, глаза у нее мокрые. – И я согласна, что не всегда была хорошей матерью. Я совершала ошибки…

– Мама, не надо!

– Это правда, и ты тоже будешь их совершать, что бы ты сейчас ни думала. Но я никогда не жалела, что у меня есть ты. Ни на секунду. Мне бы не хотелось, чтобы ты считала, будто я жалею.

Я сглатываю комок, образовавшийся в горле.

К этому времени мы уже доезжаем до «Элм-Брук», и я сворачиваю на парковку. Когда перевожу рычаг коробки передач в нейтральное положение, мама накрывает мою руку своей.

– У нас все в порядке?

– Конечно, – заверяю я. Если я испытываю трепет при мысли о рождении ребенка в двадцать четыре года, то могу только представить, как страшно было моей шестнадцатилетней маме. Я не должна была говорить эти ужасные вещи.

Джой встречает нас у двери со своим обычным измученным видом. Она выглядит более напряженной, чем обычно, но я могу понять почему. Наверное, ей никогда раньше не приходилось сталкиваться с тем, что полиция приходит опрашивать кого-то из ее жильцов.

Мы собираемся в вестибюле, мама стоит с мрачным видом. От уродливых завитков на ковре мне становится нехорошо.

– Полиция уже здесь? – спрашивает мама у Джой.

– Там. – Джой указывает на комнату, в которой мы были в прошлый раз. – Я схожу за Роуз. Она все еще в своей спальне. У нее была не очень хорошая ночь. Я принесу чай.

Тревога подкатывает к моему горлу.

– В каком смысле – не очень хорошая ночь? – спрашиваю я.

– Она постоянно просыпалась, плакала… Такое иногда случается с нашими постояльцами. Они забывают, где находятся, и пугаются. В любом случае, если вы не возражаете пойти туда, – она толкает дверь и встает напротив, чтобы мы могли пройти мимо нее, – я сейчас приведу Роуз.

Сержант Барнс уже в комнате, на этот раз с другим напарником, женщиной примерно моего возраста. Они сидят в тех же креслах по обе стороны камина и встают, когда мы входим. Сержант представляет женщину как констебля Люсинду Вебб. У нее медная грива, разметавшаяся по плечам узорчатой блузки. Я замечаю, что на этот раз Джой выставила только два дополнительных стула.

– Садись здесь, – говорит мама, указывая на один из стульев. – Я могу и постоять.

– Ты уверена?

– Конечно. Садись!

Мы ведем себя друг с другом неестественно. Сверхвежливо. Но я делаю то, что она говорит.

Наступает неловкое молчание, и я мысленно благодарю Джой, когда дверь открывается и в комнату